Не то чтобы их брак был уже мертв. Наоборот, окруженные суровой действительностью, они теперь зависели друг от друга больше, чем когда-либо. Ольга демонстрировала примерную верность и была абсолютно серьезна, говоря, что последует за Вацлавом куда угодно – «хоть бы и в тюрьму»
[539]. Однако она не была уверена, что может ожидать такой же преданности и от него. И дело было не в его любовнице – точнее говоря, по крайней мере, в двух любовницах. Изменял он и раньше, да вдобавок частенько чувствовал моральную необходимость сообщить об этом Ольге; с этим она научилась как-то справляться. Она списывала измены на его богемный темперамент, на стиль жизни, присущий творческим натурам, на нездоровое влияние друзей (к примеру, Павла Ландовского) и на всеобщее пренебрежение нормами морали, свойственное поколению шестидесятников. Ольга умела терпеть подруг Вацлава, будучи уверенной в том, что в конце концов он всегда придет к ней.
Но теперь все было иначе. Гавел полюбил Анну Когоутову, и Ольге казалось, что ее лишили монополии на верность. Характерно, что о разводе в основном размышляла она, а не он. Он же со своей стороны не видел ничего особенного или невероятного в верности двум, а то и трем женщинам; во всех случаях он, обещая верность, не лгал, но чувствовал и рассуждал при этом совершенно по-разному.
Ситуация, однако, резко обострилась. Deus ex machina в лице команды ГБ застала Ольгу в добровольной ссылке в Градечке, а Вацлава – в квартире Андулки. Возможно, только тогда, когда за ним с грохотом захлопнулась металлическая дверь тюремной камеры, он осознал, что его брак находится под угрозой.
Прочее можно отыскать – если, конечно, вы сумеете уловить намеки – в «Письмах Ольге». Вечные жалобы Гавела на то, что Ольга ему не пишет, а если и пишет, то как-то нервно и слишком деловито, нельзя объяснить лишь тем, что Ольга не отличалась особой склонностью к писанию писем. Может быть, в первую пару недель у нее вообще не было настроения с ним общаться. В конце концов, мужа задержали в квартире другой женщины, да при этом даже не за супружескую измену. Разве может быть доказательство неверности, весомее этого?!
Десять лет спустя, в феврале 1990 года, вся президентская команда встречала Джейн Фонду: она приехала в гости к одному из самых уважаемых людей того времени. Когда оба обменялись всеми воз– можными комплиментами, Фонда перешла к делу. Ее осенила замечательная идея: снять фильм о Вацлаве и Ольге, который бы так и назывался – «Вацлав и Ольга» – и который продюсировала бы сама Джейн (в том, что деньги на этот проект она соберет, сомнений ни у кого не было). Она даже могла бы сыграть Ольгу! Гавел (хотя и не отверг это предложение с порога) был заметно смущен. Сотрудники Гавела – и я в том числе – весело обсуждали премьеру поставленного на новый лад «Евгения Онегина». При всем уважении к великой актрисе мы не думали, что ее замысел так уж хорош или что она справилась бы с этой задачей. Честно говоря, мы даже представить не могли, кто бы смог «встать на одну ступень» с этими необычными и весьма сложными отношениями.
Большинство длительных браков – это либо партнерство равных, либо союз взаимно дополняющих друг друга личностей, где один партнер доминирует, а второй подчиняется. Но поскольку люди вступают во взаимоотношения на самых разных уровнях, то можно представить себе брак, где партнеры меняются ролями в зависимости от времени и обстоятельств: доминирующий становится подчиненным, а подчиненный доминирует. Это как раз случай супругов Гавелов. Много слов написано о материнской модели женщин Вацлава Гавела, и Ольга в определенной мере соответствовала стереотипу заботливой хлопотливой матери, так же как Вацлав соответствовал стереотипу умного, развитого, избалованного и временами весьма упрямого ребенка. Его бесконечные жалобы на нерегулярность и содержание ее писем, его детальные инструкции (как ей следует себя вести, как одеваться, как причесываться), критика ее манеры письма и прочих ее недостатков, требования, чтобы она внимательно штудировала его письма, занималась его делами, думала о нем – и постоянно, и в определенные часы
[540], – чтобы любила его, не требуя любви взамен, рисуют его в «Письмах к Ольге» как эгоцентричного домашнего тирана. Удовольствие, с которым Вацлав рассказывал ей о своих любовных успехах, просьбы к ней (уже из тюрьмы) передавать нежные приветы, стихи и подарки даже не одной, а сразу двум другим женщинам – все это выходит за границы понимания. Столь же сложен был Гавел и в быту, в основном из-за озабоченности собственными привычками и из-за того, что он упорно настаивал на соблюдении некоего порядка, который сам же и нарушал, неожиданно приводя в дом самых разнообразных гостей и устраивая вечеринки или спонтанные поездки за город – по поводу и без. Когда ему что-то не нравилось, он обращался к жене не «Ольго» (в звательном падеже), а «Ольга», то есть так, как знатные дамы окликали прислугу. Гавел хотел, чтобы она, с одной стороны, всегда играла роль приветливой хозяйки, а с другой – особенно когда он садился ночью за письменный стол – неумолимой охранницы. На следующее утро Ольга должна была утихомиривать собак, детей и гостей, чтобы они не шумели и не мешали Вацлаву спать. Все эти детали вроде бы рисовали не слишком привлекательный портрет домашнего божка, которому поклоняется покорная жена, – божка, столь же эгоцентричного и себялюбивого, как многие другие великие люди.
Однако это даже отдаленно не соответствует действительности – потому что Ольга ничего такого ему не дозволяла. Вацлав вовсе не был ее горячо любимым избалованным ребенком – он полностью зависел от Ольгиного одобрения и духовной поддержки. Наряду с бесконечными просьбами в письмах заботиться о нем, слушаться его, любить его, он – и в тюрьме, и вне ее – сообщал Ольге все новости, показывал каждую новую рукопись и рассказывал о любой своей проблеме. В бурные революционные дни конца 1989 года и в не менее бурные первые недели президентства (начало 1990-го) слова «Где Ольга?» стали у Гавела чем-то вроде нервного тика – ими он выражал свою потребность видеть рядом и ощущать поддержку человека, знавшего его лучше всех.
Хотя Ольга была целиком и полностью предана своему мужу, она не отличалась сентиментальностью, когда дело касалось их отношений и границ этих отношений. Да, она пошла бы за Гавелом даже в тюрьму. Но если бы он не вернулся оттуда, из ее уст вполне мог прозвучать тот же ответ, какой якобы дала американская писательница Дороти Паркер своей любопытной соседке, которая спросила, чем ей помочь после самоубийства супруга: «Найдите мне нового мужа».
Кажется, вся асимметрия, дававшая о себе знать на самых разных уровнях их сложных взаимоотношений, в конце концов вылилась в брак равных партнеров. Как говорила Ольга, «в основном мы делаем, что хотим; иногда я его слушаю, иногда стою на своем»
[541]. И хотя они частенько сосредоточивались на решении чисто практических проблем, их отношения не были сугубо деловыми. После более чем двадцати лет брака они были очень привязаны друг к другу, и вместе им бывало хорошо. Когда они садились с кофе и сигаретами в кухне или на пороге Градечка и тихонько наслаждались минутами покоя, от них обоих исходили волны радости, которую дарила им взаимная близость. Однако было ясно: вместе, во всяком случае, во второй половине семидесятых годов, их удерживал вовсе не секс. Гавела, нуждавшегося в няньках, тянуло к женщинам в теле и с тонкими чертами лица. У Ольги была красивая выразительная внешность, и ее лицо могло отразить любую эмоцию – от задумчиво нежной до холодно яростной, – но общее впечатление она производила скорее угловатое. Она была умна и понимала, что их отношения и удовольствие, которое оба от них получали, основаны совсем не на сексе. Свою ревность она выказывала крайне редко и даже вроде бы легонько подталкивала мужа к внебрачным связям, держась откровенно дружески с некоторыми – не со всеми – его любовницами. Повторяющиеся ситуации в «Гостинице в горах», «Опере нищих» и «Largo desolato» (когда жена дает мужу советы, как именно ему следует вести себя с возлюбленными) явно инспирированы случаями из жизни. Однако и тут Ольга вовсе не выступала в роли несчастной женушки гулены-мужа, а была равноценным партнером. То, что позволялось одному, позволялось и другой. Хотя она не была так не уверена в себе, как Вацлав, то есть не ощущала невротической потребности повышать собственную самооценку при помощи новых и новых подвигов на любовном фронте, но если ее к кому-нибудь тянуло, то она этому не противилась, и так было и до того, как Гавел надолго попал в тюрьму. Впрочем, это вело к очередному перекосу в их браке. Подобно обычному часто изменяющему мужчине, Гавел абсурдным образом ревновал собственную жену.
