Письма и воспоминания Гавела проливают свет и на то, как обходились с ним тюремные власти. Начальник тюрьмы подполковник Кошулич был мелким чешским садистом. Четыре года, в течение которых он мог измываться над заключенным и унижать его, явно показались ему недостаточными, и потому он по собственной инициативе обратился в суд с вопросом насчет четырнадцати месяцев условного срока, к которому Гавела приговорили в 1979 году. Суд не пошел ему навстречу, чем наверняка горько разочаровал
[558]. Телеграмма из Гержманиц о разрешении навестить мужа в остравском пенитенциарном учреждении в 9 утра 24 февраля 1980 года пришла Ольге Гавловой на ее пражский адрес… 24 февраля 1980 года
[559]. В нескольких письмах Гавел объясняет перерыв в переписке мелкой «неприятностью», что означало одиночку или дисциплинарное взыскание. Согласно документам, он подвергался наказаниям более дюжины раз за самые различные проступки – от курения в неположенном месте до невыполнения рабочей нормы. Ему уменьшали сумму карманных денег, на месяц лишали права смотреть фильмы или телевизор, но хуже всего был запрет на получение передач из дома – однажды за то, что «лежал на койке в ненадлежащее время», во второй раз – за особо отвратительное деяние: «дал учебник немецкого языка другому заключенному, которому запрещено заниматься изучением иностранных языков»
[560]. Хотя изначально Гавела приписали к географическому кружку, ходить на занятия он не решался, опасаясь заниматься столь чувствительной темой, как география. Принять участие в деятельности тюремного самоуправления он так и не отважился. По крайней мере однажды Гавела наказали за подозрительное содержание его письма, что свидетельствует о суровости ограничений, которым он вынужденно подчинялся.
Летом 1981 года, примерно в середине своего срока, Гавел явно пережил некий кризис. Он получил пятнадцать дней одиночки за «неподчинение приказу», в результате заболел и попал в пражскую тюремную больницу. То ли Кошулич решил от него избавиться, то ли начальство начало опасаться за жизнь заключенного «под особым наблюдением», но в Гержманицы Гавел уже не вернулся – его перевели в Боры в предместье Пльзеня. Хотя пльзеньская тюрьма и помнилась ему чем-то темным и внушающим ужас (он навещал там в детстве дядюшку Милоша), он все же радовался избавлению от Гержманиц. Какое-то время он трудился в тюремной прачечной – весьма ценимое заключенными место работы, – где у него было больше времени для написания писем. «Мои концепты скрывались в горах грязного, с миллионами следов нерожденных детей белья»
[561], – поэтично сообщал он позднее. В Гержманицах и Борах к нему относились как к не создающему проблем рядовому заключенному. Когда прошла половина его тюремного срока, в условно-досрочном освобождении ему, однако, как и предполагалось, было отказано
[562].
Но Гавел явно не тратил слишком много энергии ни на своих тюремщиков, ни на сокамерников, экономя ее для четкой цели: пережить условия заключения физически и душевно и добиться умственной перестройки, о которой он мечтал. Хотя никогда прежде он не занимался физкультурой ради физкультуры, тут он впервые – и, кажется, единственный раз в жизни – начал поддерживать что-то вроде физической дисциплины. Он практиковал йогу и очень гордился тем, что научился стоять на голове. Разумеется, после освобождения ни к чему подобному он уже не вернулся.
Редкие передачи из дома, которых он всегда с нетерпением ждал, были единственным, что разнообразило скудное тюремное меню, и письма, касающиеся их содержимого, отличаются дотошностью и требовательностью. Табачные изделия – то есть сигареты, сигариллы, табак для набивки сигарет – всегда стояли в начале списка. Гавел заказывал растворимый апельсиновый сок и фрукты, чтобы избежать вредных последствий от тюремной еды, которая была практически лишена витаминов. Хотя он, как и всякий интеллектуал, любил кофе, в тюрьме он перешел на чай, потому что понял, что сварить хороший кофе там нельзя. Его любимой маркой был Earl Grey, который «в Англии пьют только пожилые дамы во время своих дневных посиделок»
[563]. Нечешскому читателю или чешскому читателю, принадлежащему к молодому поколению, разумеется, невдомек, что большинство этих вещей было практически недоступно – не только в тюрьме, но и в обычных магазинах. Тут-то и пригодились валютные гонорары Гавела, которые после обмена на специальные боны можно было использовать в сети магазинов «Тузекс». Если какие-то из этих вдвойне экзотических товаров почему-либо оказывались лишними, их можно было выгодно обменять на черном тюремном рынке на другие товары или услуги.
Хотя тюремная кормежка и была небогата в отношении разнообразия и «изысканности» блюд, она, очевидно, отличалась высокой калорийностью и обилием, потому что Гавел постоянно жалуется, что «толстеет», невзирая на изматывающий физический труд, к которому он не привык. В заключении он следил за своим весом и, хотя этого не было среди поставленных им целей, вполне в этом преуспел – в том числе и из-за нескольких заболеваний дыхательных путей, одно из которых закончилось опасным для жизни воспалением легких. В результате пребывание в тюрьме сильно отразилось на его пищевых предпочтениях. До заключения он был, можно сказать, гурманом и с удовольствием готовил плотные ужины. Неподалеку от Национального театра у него было несколько любимых ресторанов – например, «Монастырский винный погребок», где когда-то помещалась трапезная монастыря ордена сестер-урсулинок (там, кстати, Гавел, его семья и друзья традиционно собирались на Новый год, чтобы полакомиться запеченными улитками), или «Гриль» на Микуландской улице, где подавали его любимый пармский стейк с соусом тартар, о котором он мечтательно вспоминал за решеткой
[564]. Но после освобождения его меню постепенно все больше приобретает характер больничного. Он потерял аппетит, не мог заставить себя съесть большую порцию и не переносил специи. Чтобы уничтожить воспоминания о густых тюремных супах, содержащих множество непонятных пищевых добавок, он перешел на чистые бульоны, которые вместе с бокалом белого вина и составляли весь его обед, что нередко огорчало сотрапезников, чувствовавших себя обязанными следовать его примеру. Блюда, заказанные во время ужина, он часто не доедал и чем дальше, тем больше обходился жидкой пищей, в которой немалую долю составлял алкоголь. Гавел никогда больше не прибавлял в весе, а в последние два года жизни постепенно худел на глазах беспомощно наблюдавших за этим друзей. Он ел нормально разве что за завтраком – с газетой и кофе с сигаретой, но и тогда порция бывала небольшой. Те, кто утверждает, будто Гавел не заплатил дорого за свое тюремное заключение, попросту лгут.
