Процесс перестройки в Советском Союзе вдохновил Гавела на создание следующей пьесы, получившей название «Реконструкция». При ее написании драматург придерживался заведенного порядка, продиктованного как боязнью внезапно выйти из состояния творческого подъема, так и необходимостью побыстрее закончить рукопись и спрятать ее до очередного обыска. Первая версия была написана за пять дней – в Праге; позднее, за следующие проведенные в Градечке пять октябрьских дней 1987 года, он пьесу отредактировал, начисто перепечатал на машинке и начитал на магнитофонную кассету.
Как и ряд предыдущих творений Гавела, «Реконструкция» рассказывает о бесплодных попытках реформировать нереформируемую систему. Архитекторы и планировщики, получившие задание перестроить маленький городок, поначалу чувствуют угрызения совести, потому что к ним приходят несколько местных жителей и жалуются на то, что их выселят из старых, но уютных домов в современный, однако отвратительный спальный район. Пока реконструкторы решают свои моральные дилеммы (причем некоторые даже выражают сочувствие протестующим гражданам, хотя им и грозит за это наказание), наверху происходит резкая смена политики. Традиции и разнообразие теперь приветствуются, а от перестройки городка отказываются. Архитекторы радостно бросаются переделывать чертежи, но… их радость оказывается преждевременной: система возвращается к прежней консервативной политике. Пьеса заканчивается трагедией: один из реконструкторов в приступе отчаяния прыгает с замковой стены и разбивается насмерть. Гавел снова верен себе: самоубийца – это не разочаровавшийся в своих ожиданиях фанатик и не обуреваемый сомнениями реформатор, а здравомыслящий реалист Кузьма Плеханов
[653], никогда не питавший никаких иллюзий. Плеханов – единственный персонаж пьесы, чье поведение в отношении остальных героев более или менее мотивировано, и потому о нем можно сказать, что, поскольку он живет в правде, хотя и дурно пахнущей, он и есть тот единственный, кто «имеет право на смерть»
[654]. Посыл пьесы, в духе гавеловских эпиграмм, звучит так: «Если уж мы должны умереть, так, может, нам до того позволено хотя бы пожить?»
[655] Пьеса, действие которой разыгрывается в замке, и урбанисты (те же землемеры, но чуть более активные) – ее главные персонажи – это, возможно, подсознательный привет от Гавела Кафке: «Есть цель, но нет пути; то, что мы называли путем, – это промедление»
[656].
Может показаться, будто в промежутке между печальными кафкианскими глубинами «Реконструкции» и перспективой того, что Гавел вскоре и сам станет «институцией», теряется его типичный юмор. Однако в действительности восхождение к вершинам лишь взбадривает его склонность подмечать повсюду абсурдное и достойное осмеяния. Его написанная в 1987 году «Свинья, или Охота Вацлава Гавела на свинью» (Prase, aneb Václav Havel’s Hunt for a Pig) возникла из попытки порадовать Ольгу в день ее рождения (на который она пригласила свое Библиотечное общество взаимопомощи – «Гробка»), устроив традиционный забой свиньи с обязательным последующим пиром. Попытки Гавела найти в соседней деревне Влчице нужное животное (что в коммунистической Чехословакии оказалось делом нелегким) привели к тому, что сельчане составили заговор с целью поводить беспомощного писателя за нос и взвинтить цену свиньи до небес. Гавел, который к тому времени уже привык делать заявления по любой проблеме для мировых медиа, пересказал эту историю в виде фиктивного интервью, якобы данного им репортеру известнейшего мирового агентства. Он терпеливо отвечает на серьезнейшие, но при этом совершенно тривиальные вопросы о подробностях поиска свиньи, точно перечисляет всю последовательность действий, говорит о том, как реагировали на происходящее герои истории… – причем выдерживает тон, что годился бы для повествования о решающей схватке с режимом. И только когда репортер в конце спрашивает: «Что вы думаете о господине Горбачеве?», лидер чехословацкой демократической оппозиции отвечает: «Иди в жопу!»
[657]
Но вот перестройка все же потихоньку добралась и до Чехословакии. В декабре 1987 года партийное руководство решилось сместить президента Гусака – символ нормализации и стагнации – с поста генерального секретаря партии, заменив его Милошем Якешем. Не то чтобы это был заметный шаг вперед. Якеш был одним из самых бесцветных и одновременно самых твердолобых и неумных аппаратчиков высшего партийного эшелона. Он крепко держался в седле с тех пор, как в качестве председателя контрольно-ревизионной комиссии партии руководил чистками после 1968 года. Ничто не свидетельствует о том, что он взялся за порученное ему дело, горя энтузиазмом и идеологическим рвением, но ничто не указывает и на то, что его сдерживали какие-то нравственные барьеры. Именно это в нем и пугало больше всего. Можно было представить, как он сидит и составляет списки для отправки в концлагерь. Кстати, эта воображаемая картина оказалась не такой уж далекой от правды. После Бархатной революции в архивах были обнаружены документы об «Операции Норберт» – плане интернирования, а то и чего-то худшего, тысяч «враждебных элементов» в случае «чрезвычайной ситуации». Имя Вацлава Гавела стояло в списке одним из первых.
Но Гавел, разумеется, ничего о списках не знал, а если бы и знал, вряд ли бы это его остановило. Все вокруг наконец-то пришло в движение. Общая пассивность сменялась чем-то куда более привлекательным. «Островки позитивного отклонения» увеличивались, сливались воедино и множились. Чем усерднее власти пытались вытеснить независимые группировки из общественного пространства, тем активнее последние создавали собственное параллельное пространство.
Каждый июль с начала восьмидесятых годов на берегах лесного пруда неподалеку от южночешской деревушки Горносин собиралась неприметная компания молодых людей и семейных пар среднего возраста – с детьми, кошками и собаками. Они устроили там лагерь, где кроме палаток имелись еще два деревянных сруба, служившие кухней и складом. (Время от времени в этом лагере поселялись пионеры из Волыни, что служило прекрасной ширмой для властей.) Туда часто приезжали психологи и психиатры, работавшие в разных специализированных больницах; первоначальная цель – до того, как тон там стали задавать семейные пары и дружеские компании, – состояла в том, чтобы создать нечто вроде сообщества для тренинга терапевтов. За несколько лет группа, насчитывавшая в выходные дни не менее сотни душ, превратилась в своеобразную биржу для обмена самиздатской литературой и инкубатор петиций и писем протеста. Днем в лагере проводились «подрывные» семинары, а по ночам его обитатели предавались еще более подрывному музицированию вокруг костра. Примерно в то же время на западе Словакии, в Кисуцах, возникло похожее товарищество словацких интеллектуалов, художников и музыкантов, расцветшее пышным цветом в еще более примитивных условиях (одним из преимуществ обоих мест было отсутствие электричества и телефонной связи, что сводило к минимуму риск прослушивания); программы сообществ были очень схожи. Со временем обе группы объединились и создали общефедеральную сеть дружеских контактов, существующую и по сей день. Интеллектуальный потенциал этой сети потрясал воображение. В сообщества входили известные психологи и психиатры, певцы и композиторы, драматурги, писатели, философы, переводчики, а после 1989-го к ним присоединились и несколько министров, лидеры партий, депутаты и сенаторы, а также парочка послов
[658].
