Вацлав Гавел проводил то лето в Градечке, а в первые выходные сентября появился в совершенно неожиданном месте. Главной достопримечательностью городка Липнице-над-Сазавой являются развалины большого готического замка и ресторан с символическим названием «У чешской короны», где в 1921–1923 годах Ярослав Гашек беспробудно пил, дописывая «Бравого солдата Швейка» (и таки допился до смерти). Здесь 3 сентября, во время популярного местного музыкального фестиваля под открытым небом Ян Рейжек, музыкальный критик с огненным характером и такой же огненной шевелюрой, убедил Гавела приветствовать публику между выступлениями двух групп. Зрители встречали врага народа как рок-звезду, а девушки, желавшие получить автограф, следовали за ним по пятам даже за кулисы.
Двадцать восьмого октября 1988 года исполнялось 70 лет с момента провозглашения независимой Чехословакии. Впервые за два десятилетия власти устроили в канун этого дня официальные торжества. С их стороны это была тщетная попытка перехватить у оппозиции инициативу. На следующий день, в пятницу, тысячи людей, вновь пройдя маршем по Вацлавской площади, двинулись дальше – на Староместскую площадь, к памятнику Яну Гусу.
В этот раз органы безопасности были в боевой готовности и использовали против демонстрантов не только щиты, дубинки и водометы, но и грозили спустить собак. Для большинства людей эта первая встреча с рычащими немецкими овчарками, которые скалили пасть и рвались с поводка, оказалась довольно-таки пугающей, но они быстро поняли: если ограничиваться одними речами (что они и так делали), то эти бестии лают, но не кусают. Несмотря на то, что организаторами демонстрации были «Хартия-77» и еще пять оппозиционных группировок, Гавел на ней вынужденно отсутствовал. Накануне не меньше дюжины наиболее видных диссидентов, включая его самого, было задержано, а в их квартирах прошли обыски
[664].
Игра в кошки-мышки перед избранной публикой продолжилась в ноябре, когда Гавел организовал международный симпозиум «Чехословакия-88» в ознаменование нескольких важных годовщин этого года. О проведении симпозиума, назначенного на 11 ноября, он заранее уведомил власти
[665]. Те на сей раз действовали избирательно. Во избежание международного осуждения они не тронули иностранных участников, в числе которых были издательница журнала «Ди Цайт» Марион Грюфин Дюнхофф, историк и журналист Тимоти Гертон Эш, ректор Копенгагенского университета Ове Натан, политологи Пьер Хасснер и Александер Смоляр, зато взяли под стражу чешских диссидентов, с которыми вышеназванные должны были встретиться. Гавел пришел на встречу, опередив так называемых правоохранителей буквально на два шага, и ему даже удалось объявить симпозиум открытым. Он успел еще сказать: «А теперь я арестован», – после чего на него набросились трое в штатском. Как заметил Хасснер, Гавел – организатор мероприятия – так и не получил возможности закрыть симпозиум, который тем самым, видимо, продолжается и поныне
[666]. Было задержано не менее сорока диссидентов и историков, из которых половина провела в заключении все выходные – пока не уехали иностранные гости
[667].
В то время Гавел уже привык к утомительному ритуалу четырех суток
[668] в знакомой обстановке тюрьмы в Рузыне. Гораздо больше его возмутило то, что в ходе обыска у него дома гебисты конфисковали его драгоценный ПК, в связи с чем он написал протестующее письмо премьеру Адамецу. С присущим ему чувством абсурда он не преминул заметить: «…как следует из протокола обыска, сотрудники безопасности приняли за персональный компьютер его клавиатуру, сам компьютер назвали усилителем, а монитор оставили, сочтя его телевизором»
[669].
Десятого декабря 1988 года образовалась первая заметная брешь в непроницаемой до тех пор системе. Эту дату, когда отмечается День прав человека в память о подписании Всеобщей декларации прав человека ООН в 1948 году, пять оппозиционных организаций выбрали для массового собрания граждан. После того как их заявка на проведение этой акции на Вацлавской площади была, как и следовало ожидать, отклонена, они подали другую заявку, требуя разрешения провести встречу на малоизвестной площади Шкроупа в районе Прага 3. Она, к всеобщему удивлению, была удовлетворена. Вероятно, этому способствовало и то обстоятельство, что из Праги тогда только что отбыл президент Франции Миттеран, который прорвал кольцо диссидентского гетто, пригласив Гавела и еще семерых оппозиционеров на завтрак во французское посольство.
По историческим меркам эта демонстрация была довольно скромной. На площади собралась, может быть, тысяча человек, и еще десятки стояли на прилегающих улицах. Организаторы оказались настолько слабо подготовленными к официально разрешенному мероприятию, что вместо звукоусиливающей аппаратуры им пришлось обойтись ручным мегафоном, работающим на батарейках. Людям в задних рядах трудно было разобрать призыв Гавела освободить политических заключенных или требования других ораторов покончить с монополией коммунистической партии на власть. Но и до них, передаваемый из уст в уста от стоявших вблизи возвышения, дошел главный смысл выступления Гавела: «Наша страна начинает пробуждаться от долгого сна»
[670]. Гебисты в штатском, кучковавшиеся в великом множестве по периметру толпы, не имели такого преимущества, поэтому не оставили будущим историкам ни одной мало-мальски приличной записи полуторачасовой мирной демонстрации. Но сам по себе факт, что она вообще состоялась и, в отличие от многих своих предшественниц, не была разогнана силой, был важнее всего вышесказанного.
Это событие, которому чехословацкие средства массовой информации посвятили всего пару строк, тогда как на Западе оно вызвало обширные комментарии, транслируемые затем на Чехословакию «Голосом Америки» и «Свободной Европой», побудило обе стороны сделать свои выводы. В обоих случаях они оказались одинаково ошибочными.
Власти, по-видимому, полагали, что теперь, отдав символическую дань хельсинкским соглашениям и правам человека, они опять могут закрутить гайки – по меньшей мере до визита в страну следующего президента. Оппозиция же считала, что снисходительность, проявленная к демонстрантам, свидетельствует о возможном изменении отношения власти к реформам, ее слабости или о том и другом одновременно. Это стало предпосылкой неожиданно жесткого столкновения.
