Шестнадцатого января 1989 года исполнялось двадцать лет со дня совершения одного из самых мужественных и самых отчаянных поступков в современной чешской истории: самосожжения Яна Палаха у памятника святому Вацлаву в верхней части одноименной площади.
За неделю до этой годовщины Гавел сообщил органам безопасности, что получил анонимное письмо, якобы написанное студентом, который намеревался почтить память Палаха, повторив его жертвенный акт. Гавел просил дать ему возможность в прямом телевизионном эфире попытаться отговорить потенциального самоубийцу от его замысла, но в конце концов вынужден был передать свое обращение через «Би-би-си», «Свободную Европу» и «Голос Америки», ведь враг народа не мог выступать в средствах массовой информации, контролируемых коммунистами, даже во имя спасения жизни людей.
Линии фронта были обозначены с самого начала. Оппозиция во главе с «Хартией-77» не скрывала, что собирается почтить память Яна Палаха, и подала заявку на проведение мирного собрания. Власти ясно дали понять, что публично отмечать годовщину они не позволят. Любые символы годовщины приводили госбезопасность в такую ярость, что она конфисковала даже посмертную маску Палаха в мастерской скульптора Олбрама Зоубека. Гавела органы дважды в течение недели задерживали и допрашивали, предупредив его и других видных хартистов о последствиях в случае, если они посмеют демонстрировать.
В воскресенье 15 января Вацлавскую площадь окружили отряды сил безопасности на бронетранспортерах, с водометами, немецкими овчарками и дружинниками из Народной милиции. Тем не менее на площадь прорвались около 5000 человек, скандировавших «Свободу, свободу!» Некоторые из них были задержаны, а несколько десятков, в том числе оператор западногерманского телевидения, избито
[671]. Демонстранты выкрикивали «Да здравствует Гавел!», но на площадь сумел попасть только брат Вацлава, Иван. Вацлав Гавел вместе с другими наткнулся на кордон представителей безопасности, который выдавливал людей с прилегающих к площади улиц. Поняв, что дальше им не пройти, они обосновались в расположенной поблизости квартире Власты Храмостовой, где Гавел написал короткий репортаж очевидца обо всем, чему он был свидетелем
[672].
В понедельник утром, к большому облегчению властей, казалось, что этот инцидент был всего лишь мелкой стычкой. На самом же деле он стал началом битвы за Вацлавскую площадь, которая продолжалась почти год и завершилась сокрушительным поражением властей. В три часа дня 16 января к статуе святого Вацлава подошла небольшая группка диссидентов, чтобы возложить цветы и зажечь свечи. Все последующее разыгралось в течение пары секунд. Спикера «Хартии» Дану Немцову, Сашу Вондру и еще двенадцать человек задержали, едва они показались в верхней части площади. Сотни сторонних зрителей, которых здесь в этот день было больше обычного, силы безопасности разогнали, применив дубинки и слезоточивый газ
[673]. Между тем толпа протестующе скандировала: «Гес-та-по!» В течение часа площадь была зачищена.
Гавел, зная, что является одной из главных мишеней атакующих, держался несколько в стороне от демонстрации, а когда полицейская акция достигла наибольшего накала, из тактических соображений отошел еще дальше. Тем не менее за ним все это время следил сотрудник госбезопасности в штатском. И в тот момент, когда в трехстах метрах от статуи святого Вацлава, у пассажа «Альфа», Гавел покидал площадь, гебист дал знак двоим сотрудникам в форме, какими кишела вся площадь, задержать его. Гавела отвели в отделение Общественной безопасности, что на улице Школьской, и посадили в камеру предварительного заключения с четким указанием содержать его отдельно от диссидентов Давида Немеца, Петра Плацака и Станислава Пенеца, задержанных в тот же день. Он был обвинен в «подстрекательстве» (за то, что пытался помешать сжечь себя потенциальным самоубийцам) и в «оказании сопротивления представителям правоохранительных органов при исполнении их обязанностей» (за то, что он недостаточно быстро ушел с площади).
Но если режим полагал, что на этом дело закончилось (а кажется, именно так он и полагал), то на сей раз он страшно просчитался. Спустя сутки на площадь явилось вдвое больше народу. Иным и в голову бы не пришло публично отмечать годовщину смерти Палаха, но их всколыхнули известия о жестокости сил безопасности накануне. В отличие от участников предыдущих демонстраций, не все эти люди принадлежали к традиционной полуорганизованной оппозиции. Многие из них были студентами, многообещающими молодыми людьми из добропорядочных семей, у которых до тех пор на уме были в основном вечеринки, любовные похождения и мечты о карьере. В некоторых же случаях это были просто люди, возвращавшиеся домой после работы и примкнувшие к демонстрантам вначале из любопытства, а потом из чувства солидарности.
В этот раз представители безопасности не щадили никого. Когда выяснилось, что щиты и дубинки не помогают, из прилегающих улиц выдвинули водометы
[674]. Стражи порядка не только разгоняли демонстрантов, но и преследовали их, когда те пытались убежать, и безжалостно избивали. Десятки молодых людей задержали, запихнули в автозаки и отвезли в отделение на той же улице Школьской, где их опять били, унижали и запугивали. Некоторых вывезли на служебных машинах за город и оставили там, замерзших, блуждать по проселочным дорогам. Когда ближе к вечеру площадь наконец опустела, по желобам вдоль тротуаров все еще текла вода из водометов. Потерянные в давке ботинки на мостовой напоминали потерпевшие крушение бумажные кораблики.
Разумные люди после такого держались бы подальше от статуи святого Вацлава до тех пор, пока страсти не улягутся, но «безумцы в лучшем смысле этого слова» возвращались обратно. В среду уже было похоже на то, что режим сдается. Люди пришли, требуя освобождения политических заключенных, прекращения оккупации и политических перемен. Когда они расходились по домам, за многими из них следили, а некоторых и досматривали сотни представителей спецподразделений сил безопасности, рассредоточенных вокруг, но никого не задерживали и не избивали
[675].
Возможно, власти снова понадеялись, что по прошествии четырех дней решимости у протестующих поубавится. Однако когда в четверг на площадь снова пришли две тысячи человек, представители органов безопасности, которым ассистировали презираемые всеми дружинники из Народной милиции – «железного кулака рабочего класса» в дни захвата власти коммунистами, но сорок лет спустя скорее команды дядек, играющих в солдатиков, – принялись вести себя как помешанные: пускали в ход водометы, хватали и избивали демонстрантов
[676]. Из толпы вновь понеслись выкрики «Гестапо!»
