– Что обмозговать? – сердито спросил Четвертаков. – Что ты предлагаешь обмозговать? Ты хочешь знать, как они вышли на меня? Почему на меня? Так об этом лучше спросить у мента. Мне известно не больше, чем тебе.
– Мент должен подъехать, – сказал Павел Петрович. – Пока у него нет такой возможности. Но положение серьезное, раз он велел собрать всех. Ангелину твою тревожить я не стал, сразу понял – бесполезно…
Четвертаков услышал в этих словах плохо завуалированное осуждение.
– Мою? – враждебно спросил он. – Не думаю, что она когда-нибудь будет моей. Ты ее знаешь не первый день. Вряд ли эта женщина может кому-то принадлежать. Она как кошка – сама по себе. Иногда мне хочется просто свернуть ей шею.
– Солдат ребенка не обидит, Вальтер! – покачал головой Павел Петрович. – Ты забыл эту формулу? Я тебя понимаю, кстати. Но, ты знаешь, может быть, Ангелина права. На ее месте я тоже не стал бы связывать свою судьбу – не только с тобой. Ни с кем из нас. Мы же в любую минуту можем…
– Давайте к делу! – прорычал со своего места Хромой. – Мне неинтересно слушать про эти сопли. Менты у нас на хвосте, а вы тут разыгрываете страдания юного Вертера! Пусть Вальтер лучше скажет, где накосячил! Какого черта? Нечего делать невинные глаза! Почему-то речь идет не обо мне, не о нем, а о тебе, Вальтер!
– Заткнись, борода! – огрызнулся Четвертаков. – И не смотри на меня как прокурор! Я тебе ничего не должен. И рассказывать ничего не собираюсь. Нечего мне рассказывать. Я сам не понимаю, что могло случиться. Я надеялся, что вы мне расскажете. А если кому-то не терпится получить по роже…
– Тихо-тихо! – прикрикнул Павел Петрович. – Прекратите свару! И ты, Хромой, успокойся! Раз Вальтер говорит, что ничего не было, значит, ничего и не было. Думаю, ложная тревога. После того как покончили с этими барыгами, мы вели себя тихо. Дождемся информатора. Объяснит в чем дело – будем разрабатывать стратегию поведения. А пока давайте решим, под каким соусом ты, Вальтер, сейчас отсутствуешь. Самое лучшее – ты у Ангелины…
– Подожди! – поднял руку Четвертаков. – Ты сказал – дождемся информатора. Ты так это сказал, будто у тебя за спиной – дивизия. Это – мент! Он – враг!
– Я помню, – спокойно сказал Павел Петрович. – Но этот враг любит деньги. Если он нас сдаст, он лишится неплохого дохода и, что еще хуже, он тут же превратится в нашего подельника. Я думаю, этому врагу выгоднее быть нам другом, а?
– Он, между прочим, не всесилен! – сердито сказал Хромой. – Подумаешь, капитанишка! Допустим, кое-какой информацией он располагает, но возможностей у него ноль. Ему могут подсунуть дезу, его могут раскусить, заставить плясать под их дудку…
– Я не понял, – сказал Павел Петрович, обводя строгим взглядом своих товарищей. – Мы что, собрались обсуждать личность информатора? Это глупо. Чего ее обсуждать? Лучшего-то нам никто не предложит. То, что всегда существует доля риска, – это аксиома. Ну и что теперь? По-моему, мы с вами с самого начала шли на риск.
– Это верно, – согласился Четвертаков, который до этого о чем-то напряженно думал. – Риска я не боюсь. Не думаю, что среди нас есть трусы. Только… Меня смущает вся эта история. Почему вышли на меня? Из-за чего? Непонятно! Почему он нас тут собрал? Не нравится мне это. Не подстава ли? Прикиньте, если этот капитан узнал что-то серьезное, какая мысль прежде всего придет ему в голову? Вот то-то и оно…
В комнате повисла тягостная пауза. Приятели молча смотрели друг на друга, и лица их все больше мрачнели. Наконец Павел Петрович произнес будничным тоном:
– Ладно, такой вариант тоже будем держать в голове. Ствол при тебе, Вальтер?
Вместо ответа Четвертаков вытащил из-за пояса пистолет и передернул затвор. Павел Петрович кивнул, на секунду вышел в соседнюю комнатку, крохотную спаленку, и вернулся оттуда с пистолетом Стечкина и автоматом с укороченным стволом. Стечкина он передал Хромому, а сам проверил автомат и пояснил:
– Стрелять только по моему сигналу, а то вам черт знает что может померещиться. Сначала все нужно как следует выяснить. Возможно, придется прижать капитана, чтобы он разговорился. Будьте к этому готовы. Если окажется, что мы спалились, его кончаем и сразу к Козицкому – пускай обеспечивает наш отход, как договаривались. Исчезнем из города, заляжем на дно года на два…
– Ты уверен, что Козицкий станет тратить на нас такие деньги? – мрачно спросил Хромой. – И потом, разумно ли убивать нужного человека? Живой – он у нас на крючке, а мертвый… Что толку от мертвого. Лишний грех.
– Снявши голову, по волосам не плачут, – криво усмехнувшись, сказал Павел Петрович. – А вообще-то я отвечал на вопрос Вальтера. Вальтер прав. И ты прав. Он на крючке и первым делом будет пытаться с крючка соскочить. Что придет ему в голову, можно только гадать. Но если придет в голову худшее, самым разумным будет от него избавиться. Полагаться мы можем только друг на друга, верно?
– Само собой, – кивнул Четвертаков и неопределенно повел рукой. – Вот где он сейчас? Мы уже все здесь, а его нет. Мне это не нравится.
– Ты думаешь, мне это нравится? – спросил Павел Петрович и вдруг, резко повернув голову, замер. – Тихо!
Все замолчали и стали прислушиваться. За стенами домика царила полная тишина, только нежно верещали сверчки. И вдруг в этой тишине отчетливо и грубо раздался звон разбиваемого стекла. В соседней комнатке что-то звучно шлепнулось на пол, и тут же оттуда с гулом вылетающего из тоннеля поезда выметнулось пламя.
– Твою мать! – завопил Хромой, вскакивая из-за стола.
Он инстинктивно кинулся в угол и, вжавшись в стену, нацелил на окно пистолет. Хозяин хотел было сунуться в спальню, но оттуда пахнуло жаром, как из доменной печи. Там уже вовсю пылали стены, и желтое пламя плясало на полу, с хрустом пожирая сухое дерево. Занялись огнем косяки.
– Вот сука! – с тоскливой ненавистью воскликнул Павел Петрович. – Вот гадина! Раздавлю!
Четвертаков сделал самое элементарное – он ударил рукояткой пистолета по лампочке, висевшей под низким потолком, и крикнул:
– Уходим!
В отблесках ревущего огня они бросились к выходу. Пока Хромой возился с замком, Четвертаков передумал и решил выскочить в окно. Он бросился назад, высадил плечом хлипкую раму и перебросил свое мощное тело через подоконник. Короткая автоматная очередь ударила из ближайших кустов и отбросила его назад. Четвертаков на мгновение будто ослеп и повалился назад, ударившись затылком о доски пола. Пистолет выпал из его руки. Он попытался встать, но во всем теле вдруг появилась такая слабость, что он не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. В глазах темнело, хотя огонь гудел совсем рядом, и багрово-желтые всполохи плясали уже по всему дому. Четвертаков застонал, каким-то нечеловеческим усилием заставив сжаться немеющие мышцы, и приподнялся на локте. И тут через выбитое окно в комнату влетела бутылка с горящим фитилем и лопнула, обдав Четвертакова облаком вспыхнувшего бензина. Он заорал от невыносимой боли.
