– Полно, не надо горячиться, Юлия Соломоновна! Я вовсе не о том пытался говорить вам! Желать сделаться вашим мужем? Вздор! К чему мне это? Нет, Юлия, я об ином! Что теперь будет с тобой? Кто будет выращивать, как цветы под весенним снегом, твои творческие помыслы, направлять их в бурное русло фантазии, причесывать и приглаживать? Да и будет ли что лелеять? Разумеется, мне дорого то место, которое я занимал в твоей жизни. – Перфильев оправился от растерянности, и голос его зазвучал внушительно, спина выпрямилась, подбородок взлетел вверх, глаза отчаянно блестели. – Оно бесценно, оно неповторимо и несравнимо с пошлым положением законного супруга. Быть поверенным гения, слугой таланта, это изысканное удовольствия для гурманов. А Крупенину пусть достается ржаная лепешка!
– Вот ты как! Э, как, братец, замахнулся! – вскипела Юлия. – Стало быть, ты полагаешь, что без твоего участия писательница Иноземцева не состоится? Вздор! Ты самонадеянный болван, – она решительно тряхнула головой и погрозила ему пальцем перед носом. – Как жаль, что ты не Кровожадников! Ведь тот явно гениален в своей язвительности и злом слоге. От того ты и вылезаешь из своей облезлой шкурки, потому что знаешь: при мне ты был хоть кем-то, а теперь – пустое место! Помощник самой Иноземцевой! А что теперь? Ступай, и сойди с облаков, куда я тебя же и вознесла. Найди место на земле и ползай потихоньку. И знай, что мое замужество для меня совершенно не помеха. Ничего, ровным счетом ничего не изменится. Господин Крупенин человек глубоко интеллигентный. Он знает, на ком женился и уважает мой талант!
– Кто тут поминает меня? – раздался резкий голос и Савва Нилович неожиданно вырос на пороге. – Перфильев? Какими судьбами?
– Вот изволите, сударь, примчался поздравить драгоценную Юлию Соломоновну со счастливейшим браком! – прежним елейным голосом проблеял Эмиль Эмильевич и изогнулся вопросительным знаком. Брови Юлии от изумления поползли наверх, настолько разительным и моментальным было преображение Перфильева.
– Вы счастливейший на земле муж! – продолжал петь Эмиль Эмильевич! – Это удивительно, удивительно! Сделаться мужем великой писательницы! Как переменится теперь ваша жизнь, она наполнится великим служением литературе! Какое величие, принести свои чувства на алтарь творчества любимого человека! – захлебывался умилением Перфильев.
Юлия нахмурилась. В словах Эмиля она услышала тонкую и злую иронию, которую Крупенин, возможно, и не заметил. Но она ошиблась. Муж ухмыльнулся в усы и произнес с деланым простодушием:
– Мне неведомо, о чем вы толкуете, любезный. О какой такой жертве? Я женился не на писательнице, а на любимой женщине! Чего и вам желаю! Едем, Юлия!
Он по хозяйски взял жену под руку, и они двинулись к выходу.
– Юлия! – с отчаянием выдохнул Перфильев.
Крупенин не повел и бровью. Юлия Соломоновна же испуганно и быстро обернулась. В глазах ее метались изумление и сомнение. Или это показалось Перфильеву?
Внизу супруги сели в экипаж, на котором прибыл Крупенин, следом двинулась телега, груженная домашним имуществом.
Перфильев скатился по лестнице и долго глядел вслед.
– Ступайте, сударь! Ступайте с богом, – швейцар взялся за ручку двери, чтобы закрыть ее за спиной Эмиля. Дверь хлопнула. Тяжело, гулко. Он вздрогнул всем телом и задрожал. Мелким неровным шагом поплелся не зная куда.
На противоположной стороне тротуара, почти напротив Перфильева, у бакалейной лавочки стоял высокий худой человек в черном плаще. У его ног прыгал маленький и тоже черный пудель. Эмиль увидел сначала суетящегося пуделя и поднял глаза на его хозяина.
…
Сидя в экипаже, Крупенин не без чувства легкого самодовольства слегка искоса поглядывал на жену, которая смущенно молчала. Что ж, точки должны быть расставлены с самого начала их семейной жизни. Ясность и честность во всем и всегда. Никаких околичностей, недоговоренностей, все просто, прямо и искренне. Дикость прежней жизни Юлии, которую никак не возможно назвать семейной, ушла в прошлое навсегда. Никаких новомодных штучек! Муж и жена – единство духа и плоти, раз и навсегда. И никаких «эмилей» и «фаин»! Писательство? Бога ради! Одна жена вышивает крестиком, другая растит цветы, третья лелеет кошечек. Моя пишет книжечки.
Крупенин улыбнулся и поглядел на Юлию. Она сосредоточенно смотрела сторону.
– Что молчишь, жена?
– Привыкаю, – последовал уклончивый ответ.
Савва Нилович обнял супругу и прильнул губами к ее губам. Она вся вздрогнула и покорилась его порыву.
– Как долог путь, мочи нет! – страстно прошептал Крупенин. Не на людях же предаваться радости любви!
Щеки Юлии Соломоновны предательски покраснели. Она мягко отодвинулась от мужа и слегка погладила его по руке, обтянутой тонкой перчаткой. Он с жадностью сжал ее руку и покрыл поцелуями. Юлия оторопела от эдакого проявления страстности, впрочем, ей уже известной.
Первые дни супружества прошли в неистовстве и полном растворении друг в друге, что явилось для Юлии совершенно новым познанием мира. Доселе ей приходилось только интуитивно угадывать подобные переживания для своих героев. Теперь же ничего не надо было придумывать. Страсть, великая и всепоглощающая, обрушилась на ее сознание, затушила его, и первенство плоти над духом затмило все прежнее существование.
Может быть, Эмиль и был прав? Может, он угадал? И теперь ей не захочется ничего, кроме этой любви? Ах, как глупо сейчас пытаться предугадать и разложить по полочкам с номерками то, что летит, пьянит и сводит с ума! Будь что будет!
А что будет? Наступят ли счастье и покой? И как угнездятся рядом семья и творчество? И что на самом деле из себя представляет ее супруг? Знает ли она, за кого пошла? Дорога с завязанными глазами!
А за кого пошла писательница Иноземцева? Кто такой Савва Крупенин? Почтенный, состоятельный человек, молодой, крепкий, основательный, как его отец.
Глава пятнадцатая
Болгария. Последняя четверть XIX века
Старший Крупенин, отец Саввы Ниловича, смолоду бредил идеями славянского братства, великой роли православной России, и посему, когда русская армия двинулась на освобождение братьев-болгар, томившихся под османским игом, его сердце ликовало и пело. Еще в Петербурге он свел дружбу с одним молодым болгарином-художником, Димитром Христовым. Христов учился рисованию в Киеве, а позже перебрался в Петербург, где и познакомился с Нилом Крупениным. Когда началась война с Турцией, болгары, жившие в России и страстно желавшие освобождения своего отечества, тоже двинулись вслед за русскими домой. Был среди них и Христов.
Крупенину достались все тяготы войны, и от прежних восторженных грез мало что осталось. Но Бог его хранил. Он уцелел, не был серьезно ранен, не обморожен на Шипке, получил «Святого Георгия» за храбрость. Под конец войны Крупенин оказался все больше по интендантской части, где проявил себя образцово. Не воровал, не перепродавал, думал о солдате, о нуждах боевых товарищей. Война уже перевалила через горы и катилась по Южной Болгарии. Впереди маячил Сан-Стефанский договор, но полковнику Крупенину, как ни грешно было ему же самому это сознавать, не хотелось окончания войны. Не то чтобы войны, а пребывания на этой божественной земле русской армии.
