– Сударь, – судорожно сглотнул Эмиль Эмильевич, – Соломон Евсеевич…
– Понимаю, понимаю, это непросто. А думаешь, мне просто было отодвинуть всю прежнюю неприязнь и воротить тебя обратно, из твоего небытия, а?
Перфильев покрылся потом и побледнел. Что бы он делал все это время, если бы не сестринская поддержка Фаины? Уж точно бы камешек на шею и в Фонтанку! Господи, помоги! А может, все не так и страшно, как кажется? Почему не поверить Иноземцеву? Стареющий благородный любовник хочет расстаться красиво. Вот только одна беда, и к Фаине годы прилепились, уж не оглядываются на Невском проспекте хлыщи и модники вслед! Всю ведь молодость на него положила, кому она теперь нужна? Впрочем, не время сейчас думать о неприятном.
Перфильев вовремя опомнился, что пауза слишком затянулась, и принял любезное выражение лица.
– Кстати, – как ни в чем не бывало, продолжил издатель, – расскажи-ка мне, любезный, как приняли тебя у Юлии?
– Ах, боже мой! – восторженно залопотал Эмиль Эмильевич. – Юлия Соломоновна не поверила своим глазам, когда опять увидала меня! Она была счастлива! Совершенно счастлива!
– Ну уж прямо-таки счастлива? – усмехнулся Соломон Евсеевич, черкая что-то пером в бумагах.
– Ей-богу, клянусь вам! – Перфильев ах зажмурился от восторженных воспоминаний.
– И муж ее, господин Крупенин, тоже выказал такую же радость обретения бывшего знакомого? – Иноземцев бросил перо и откинулся на спинку огромного кресла. Фиглярство Эмиля Эмильевича его всегда забавляло.
– Тут уж врать не буду. Нет, не выказал радости. Сердитым выглядел и строго-настрого определил нам с Юлией Соломоновной распорядок работы.
– Какой же?
– Кабинет-с, непременно кабинет! И никаких ночных бдений! И строго по часам! – Эмиль Эмильевич нахмурился, пытаясь изобразить сурового зятя издателя.
– Вот как? Прямо-таки по часам!
– Да-с, сударь! – Перфильев тонко улавливал все нюансы интонации и выражения лица собеседника. – Представьте, по часам! Господин Крупенин совершенно уверен, что вдохновение должно посещать автора строго по распорядку, подаваться, как обед, в одно и то же время!
Соломон Евсеевич расхохотался, и Перфильев осмелился присоединиться к этому смеху.
Насмеявшись, Перфильев поклонился и направился было к выходу, однако уже у самой двери остановился, обернулся. Лицо его приняло спокойное и строгое выражение, которого Иноземцев раньше как-то не замечал:
– Дозвольте напоследок вопрос, Соломон Евсеевич. Осмелюсь догадываться, что вы узнали, кто такой Кровожадников, если позвали меня обратно? Стало быть, на мой счет подозрения отпали. Кто же тогда, сударь, этот злодей?
Улыбка, которая еще оставалась на губах издателя, исчезла мгновенно.
– Помнишь, Эмиль Эмильевич, как сказано, что умножающий знание умножает печаль. Есть вещи или обстоятельства, о которых лучше не только не знать, но даже и не догадываться!
Глава двадцать третья
Зима 1913 года
Внимательный читатель, уж верно, начал сердиться, и куда это у нас запропастился наш любимый герой, неутомимый сыщик, следователь Сердюков Константин Митрофанович? Не печалься, мой любезный друг! Сердюков всегда появляется там, где без него никак не обойтись!
Следователь долго размышлял о странных и прискорбных обстоятельствах, происшедших в доме писательницы Крупениной-Иноземцевой. Черный человек с пуделем, эдакий новый Мефистофель, забравший ее душу и попутно прихвативший души детей? Всякое бывает в жизни. Сердюков многое видел, но в чертовщину не верил, хотя судьба с завидным упорством подбрасывала ему дела, при расследовании которых можно было усомниться в чем угодно и уверовать в самые невероятные вещи. Но нет! Видимо, рациональный ум Сердюкова оказался стоек на испытания. И он по-прежнему верил только в то, что всему есть разумное объяснение. А если нету, то просто потому, что его еще не нашли!
Одно не поддавалось пока его разумению – это неисправимость человеческой натуры. Отчего самые отвратительные пороки и деяния, которые только существуют, совершаются руками человека? Человека, которого Господь создал по образу своему и подобию! Прошло почти две тысячи лет, вокруг столько поменялось всего! Дома огромные, дворцы, телефон, телеграф, поезд, пароход, граммофон… Да не перечислишь всего. А человек не меняется, и все тут! Лжет, убивает, подличает, крадет, унижает. И при этом кара Господня не обрушивается на него тотчас же! А безобидные, благостные труженики, подлинные христиане, по большей части волокут свой жребий без всякого гостинца от Всевышнего. На том свете зачтется! Да? Вот бы спросить кого-нибудь, воздалось ли?
Нехорошие, греховные мысли обуревают голову! А все почему? Потому что слишком много по службе своей видит он несправедливости и обид. А всех злодеев наказать и всем несчастным и обиженным помочь нет никакой возможности. И от этого иногда такая тоска берет! Крутишься, крутишься, без сна, без отдыха, без чинов и наград. А убийцы и воры, злодеи всех мастей плодятся с невиданной скоростью. Одного изничтожил, тут тебе о десятерых докладывают. Точно головы дракона, одну снес мечом, три выросли. Да еще огнем жгут, выжигают всю душу, опустошают. Якобы нету на этом белом свете и не будет никогда ни справедливости, ни возмездия, ни добра, ни честности! Нет, нельзя! Нельзя опускать руки, поддаваться тоске и унынию. Прочь, злые мысли! Вы опустошаете мой ум, ослабляете мою волю! Делом заниматься надо, а не философствовать!
Вот теперь, что там, с этим дифтеритом? Куда ездила эта Иноземцева? Кого навещать?
– Куда и кого? – переспросила Эмма Ивановна. – Разумеется, я помню. Верней, я помню, где это, но адреса назвать не могу.
Они сидели в маленькой комнате гувернантки. Аккуратно, чисто, ничего лишнего, ни безделушечек, ни маленьких сентиментальных штучек. Бедная, не может себе этого позволить, в другой стране, в чужом доме нельзя открывать душу, ослабеешь, не выживешь.
Сердюков быстрыми взорами обежал жилище гувернантки и принялся за чай, любезно предложенный мисс Томпсон. Он пришел именно к ней, не желая беспокоить несчастных родителей.
– Эмма Ивановна, – Сердюков нарочито называл гувернантку на русский манер, поняв, что ей это чрезвычайно приятно, – Эмма Ивановна, быть может, вам удастся на некоторое время покинуть дом и сопроводить меня, показать, где проживает семейство, которое навещала госпожа Крупенина.
Мисс Томпсон некоторое время раздумывала, потом решительно кивнула головой.
– Вам не трудно будет подождать мьеня в извозчике?
Через четверть часа они двигались в Пески, долго и нудно блуждали там среди бедных домишек, пока, наконец, мисс Томпсон уверенно не ткнула пальцем в один из них.
– Вот, в этот дом мадам и я приходили мьесяц или того меньше назад!
Непрошеных гостей встретила испуганная женщина в старом застиранном и залатанном платье. Темная и неухоженная квартира, затхлые запахи дешевой еды, разрозненная колченогая мебель, все говорило о том, что бедность тут главный жилец. Бледные робкие дети при виде незнакомцев, да еще в полицейской шинели, разбежались по углам, как серые мышки. Мать их тоже готова была куда-нибудь кинуться от страха, да так и замерла на месте, когда ей задан был вопрос о визите госпожи Крупениной-Иноземцевой. Путаясь в деталях, она припоминала. Да, госпожа приходила, денег дала, доктора оплатила. Ребенок поправился. Слава Богу, и дай Бог здоровья госпоже! Да, приносила и провизии, и игрушки. А вот ведь барыня, что вроде как была вместе с госпожой, она и подтвердит!
