– Любимая, что тебя тревожит? Разве я не люблю тебя? Разве не ты царишь в моем сердце и днем, и ночью? Поверь, я мечтаю о свободе, как каторжник на рудниках! Дня не проходит, чтобы я не думал о разводе с Раисой. Но ведь ты ее знаешь, она не желает и слушать! Ей радостна мысль о том, что такой человек, как Соломон Иноземцев, принужден склонить перед ней голову. Ее тщеславие никогда не позволит нам разойтись. Поверь мне, милая! Ведь каждый раз, когда она является, дня не проходит без ссор и разговоров об этом. Нет, она не отпускает меня. Но я не отступлюсь! Я добьюсь своего! Я не позволю вить из себя веревки! Мы будем вместе, и нам пропоет свадебный хор!
От этих пылких речей голова Фаины шла кругом. И она с терпением, достойным лучшего применения, несла свой крест греховности, будучи всего лишь жалкой содержанкой, а не законной супругой великого человека. Годы шли, но все оставалось неизменным. Гремели громы, говорились слова, текли реки слез разочарования и унижения. А потом робкое солнце надежды высушивало их, и все возвращалось на круги своя.
Раиса Федоровна, всякий раз обнаруживая в доме следы пребывания Фаины, даже как-то привыкла к тому, что в жизни мужа их двое и у каждой своя роль. Однажды, заявившись, как всегда, как снег на голову, она, стоя в передней, узрела шубку Фаины, ботиночки, шляпу. Горничная смутилась и спешно помогла барыне раздеться. Соломон Евсеевич выскочил из кабинета. Взлохмаченный и встревоженный, приветствовал супругу излишне громко и фальшиво радостно.
– Вот что, голубушка, – хозяйка подала горничной шаль, которой укутывала плечи, – пока я передохну у себя с дороги да приготовят обед, скажи-ка от меня этой… этой гостье, что ей пора и честь знать. Не желаю ее видеть, пусть исчезнет немедля. А ты, мой друг, – она обратилась к мужу, – распорядись об обеде, да прикажи принести мне чаю. Устала.
Она было двинулась в свои комнаты, но поняла, что ни муж, ни горничная не помчались выполнять ее указания. Горничная, правда, сделала два неуверенных шага да и замерла в нерешительности.
– В чем дело? – Брови Раисы Федоровны, и без того выгнутые без меры, извернулись, как две дуги. – Соломон?
Тон сказанного предвещал не то что обычную грозу, а, наверное, конец света.
Супруг вздохнул. Но как-то без прежней робости заявил:
– Фаина Эмильевна больна. Инфлюэнца, высокая температура. Прикажешь выбросить ее прочь, одну, без помощи, в гостиничный номер?
– Забавно, – изумилась жена. – Стало быть, мне предложено мириться с пребыванием вашей любовницы в моем доме окончательно. До этого правдами и неправдами мне удавалось ее изгонять, а теперь она тут и вовсе поселилась. Чудесно! Ей-богу, жизнь презабавна. Напишите водевиль, мой друг, из нашей жизни. Ручаюсь, он будет иметь бешеный успех!
И она гордо удалилась.
Фаина слышала из своего убежища все жестокие слова. Она попыталась встать, чтобы бежать прочь, но силы оставили ее. Голова шла кругом. Пот лил ручьем, и она в изнеможении опустилась на влажные простыни. Поспешно вошла горничная. Поправила простыни, положила холодный компресс на голову, но даже в полусознании Фаина узрела едва скрываемую усмешку. Да, она была посмешищем даже для прислуги! Ну, погодите, вот только бы мне встать, уж я тогда, наконец, выведу вас на чистую воду. Заставлю говорить о разводе, вцеплюсь в горло ненавистной твари зубами и буду терзать ее, пока она не отступится от обожаемого Соломона!
Через несколько дней Фаина совершенно оправилась, но из комнаты своей не выходила. Соломон заглянул несколько раз неприлично поспешно, едва переступив порог комнаты, осведомиться о здоровье. Фаина с тоской почувствовала в нем неуверенность и страх. А ведь каким гордым и мужественным казался он ей прежде, какие воинственные речи произносил!
Забегала и Юлия, матери вовсе не боясь, но, не желая громкого и безобразного скандала, оставалась ненадолго. Словом, все в доме указывало на то, что ей, Фаине, тут не место, что ее пожалели, Христа ради, но пора и честь знать.
Поэтому молодая женщина несказанно удивилась и насмерть перепугалась, когда горничная от имени барыни позвала ее отобедать со всеми. Некоторое время она ожидала, что, может, Соломон зайдет и все ей пояснит, подскажет, что делать, что бы это значило. Да только для самого издателя выходка жены оказалась сюрпризом.
Когда уже обед был подан, Раиса Федоровна, обведя столовую взором, заявила лакею:
– Изволь поставить еще один прибор. Полагаю, наша гостья уже поправилась и может отобедать с нами. Не так ли, милый? – последние слова относились к супругу, который, оторопев, теперь не знал, что из данной затеи выйдет. Явно ничего хорошего.
Пребывание в доме злополучной Фаины вместе с законной женой только на первый взгляд могло показаться забавным конфузом, коим он себя и утешал. Мол, все бывает в жизни настоящего героя-любовника. Однако как выйти из данного неловкого положения, сохранив расположение обеих, он не мог придумать, и оставалось только положиться на волю случая. О том, чтобы просто потихоньку вывести любовницу из дома и сделать вид, будто ее и не было, не могло быть и речи. Фаина слишком глубоко проросла в его жизнь, в этот дом, и не могла быть выдворена просто так, как бордельная девица. А и случись подобное, то как же потом привести ее обратно?
Словом, черт знает что такое!
Между тем семья собралась за столом, и в напряженном молчании начался обед. Дверь отворилась, и в столовую вошла Фаина. К удивлению и Соломона, и Раисы, она вошла вовсе не робко, смущенно. А спокойно, как будто и впрямь жила тут на законных правах. Поздоровалась, пожелала всем приятного аппетита и села на свободное место. Напротив хозяйки дома.
Глаза Раисы Федоровны сошлись в узкую щелку. Лакей заскользил за спинами обедающих, раздался стук вилок и ножей, звук разливаемого в бокалы вина. Ни слова. И так почти до конца обеда.
Тарелки опустели, зато желудки наполнились едою, а сердца – напряжением и злостью. За время трапезы в каждой голове пролетели тысячи слов, яростных выражений, ядовитых замечаний. Но каждый боялся начать первым, выжидая действия врага.
– Ну те-с, по-моему, довольно! – Раиса Федоровна пошла в атаку и решительным жестом бросила перед собой салфетку. – Довольно нам изображать из себя порядочных людей, попавших в неловкую ситуацию. Полагаю, что моей доброты и терпения присутствует с избытком. Но это не может длиться бесконечно. Соломон Евсеевич, друг мой, я понимаю, что в жизни такого яркого человека, как вы, любовницы – будем называть вещи своими именами – вещь обыденная. Скажем так, необходимая для полноты чувств, остроты восприятия жизни, стимула творчества.
– Вы всегда, дорогая, необычайно отчетливо понимали многие сложные вещи. За что я вам бесконечно признателен, – последовал сдержанный ответ.
Фаина, и без того бледная после болезни, побелела еще больше. Юлия переводила взор с одного на другого, пытаясь понять, куда дует ветер очередной ссоры.
– Так вот, я продолжу, – Раиса Федоровна наклонила голову, точно у нее и впрямь выросли рога и она готова была ими ударить. – Это ваше увлечение затянулось, перешло все мыслимые временные и человеческие границы. Оно стало столь устойчивым и постоянным, что иным людям, глядящим со стороны, трудно понять, какую истинную роль играет Фаина Эмильевна в нашем, – она еще раз подчеркнула с нажимом, – нашем доме. Может, она уже сделалась законной супругой? Может, вы, мой друг, перешли тайно в магометанство, позволяющее иметь четырех жен?
