Но ее не последовало.
Как только свет меча падал на живые корни и ветви, у них моментально боевой запал пропадал. Скукоживались, прижимались к толстым стволам деревьев, словно их огнем опалило. Ну и хорошо. А то, вон, раздавленный человеческий череп валяется в треснувшем шлеме, вдавленном в кость. Чуть подальше – почти целый скелет в кольчуге, похожий на высушенную мумию. По ходу, костлявая бабка не первого меня посылала этой дорогой к Гнилому болоту. Сволочь старая, могла б и предупредить…
Я слабо представлял, какое это расстояние – «поприще». Но по ощущениям я прошел примерно километр, прежде чем вышел к лесному болоту, пахнувшему городской свалкой, на которую местные мафиози периодически подбрасывают трупы разной степени свежести.
На первый взгляд это была поляна с невысокой травой, наверняка нежно-зеленой при дневном свете. Сейчас же она была похожа на черный бархат, который я, присев на четвереньки, аккуратно пощупал ладонью – и вздохнул.
«Бархат» заметно пружинил, будто под ним батут натянули. Наступишь на такую «лужайку» – и очень повезет, если успеешь ногу обратно выдернуть из цепкой трясины, потеряв только сапог.
Однако многим, дошедшим до этого места, повезло меньше.
Я поднял меч повыше, и навершие осветило «лужайку» на несколько метров вперед. Ну да, все как я ожидал. Вон в пяти шагах от меня печенежский шлем торчит из трясины. А чуть подальше чья-то рука видна. Лежит себе, то ли оторванная, то ли отгрызенная по локоть, отсюда не разобрать, и пальцы, сведенные судорогой, словно когти вонзились в смертоносную «лужайку». Это уже не просто «пошел – попал в болото – утонул». Это что-то иное, ужасающе сильное, способное влегкую лишить человека конечности.
М-да. То, что передо мной непроходимое препятствие, я выяснил. Теперь бы понять, что делать дальше, а то от болотной вони вдобавок к боли от срезанного лица еще и головная боль добавилась. Если так дело пойдет, вскоре, по ходу, вообще перестану понимать, кто я и с какого перепугу оказался в этом гиблом месте…
– Потерял чего, воин?
Голос, раздавшийся у меня за спиной, был мелодичным, грудным, красивым. И одновременно знакомым – где-то я его определенно слышал.
Я обернулся…
Это была она.
Алена.
Девица-красавица из богатырской крепости. Стояла, прислонившись к дереву, на меня смотрела глазами влекущими, зовущими, обещающими… Только сейчас одежды на ней не было. Вообще. Лишь коса распущена так, что длинные, густые светлые волосы ниже пояса прикрывали грудь и низ живота, ничего при этом особо не скрывая.
А фигура у девушки была такая, что глянешь раз – и будто по темечку тяжелым ударили. Шок, снос башни напрочь. Нельзя мужикам на такое смотреть, противопоказано. Совершенные греческие статуи с крошечными бюстами и недоразвитым тазом отдыхают в сторонке, нервно теребя фи́говые листочки на причиндалах античных богов.
Тут же все было совсем иначе.
До умопомрачительности.
Тяжелый бюст словно невидимый корсет поддерживал. Талия – будто тем же корсетом стянута: кажется, что двумя ладонями обхватить можно, и ладони те так и жаждут проверить, так ли это. Таз круглый, словно щит печенежский, и от него вниз ноги тянутся – длинные, сильные, но в то же время не изуродованные мышцами. И стопы маленькие, аккуратные, что при такой фигуре встречается крайне редко и оттого притягивает еще больше…
Я невольно сглотнул слюну, понимая где-то краем сознания, что под призывным взглядом красавицы стремительно теряю хваленый сталкерский самоконтроль. Хотел бы я посмотреть на того мужика, кто б его не потерял, когда из-под длинных ресниц в твой адрес посылают эдакие сигналы, и при этом полные губы слегка раздвигаются, обещая неземное наслаждение.
– Нравлюсь, добрый молодец? – с придыханием спросила она, делая шаг в мою сторону.
– Н-нравишься, – выдавил я из себя, понимая, что еще немного – и волна безумия затопит меня полностью.
– Так чего ж стоишь-то? – прошептала она, подходя и слегка касаясь грудью моей кольчуги. – Одежа воинская не мешает? И меч тебе зачем? Неужто руку на меня поднять сумеешь?
Ее пальцы слегка коснулись моих, сжимавших рукоять…
Права она.
Не сумею.
Да и не хочу.
Другое желание огненной лавой уже затопило меня, и противиться ему более сил не было…
Меч упал на хилую траву, отравленную болотными испарениями. Но я уже не ощущал вони этого гиблого места. Ничего я не чувствовал, кроме одуряющего запаха ее волос и молодого, горячего тела, которое меня, в считаные мгновения сорвавшего в себя кольчугу и все остальное, приняло в себя так, как жена принимает любимого мужа после долгой разлуки…
Это было похоже на торнадо, на цунами, на безумие, захлестнувшее меня, растворившее в себе сознание, когда волна наслаждения накрывает тебя полностью и топит, лишая воздуха, и ты задыхаешься в соленых брызгах собственного пота – а может, и крови из губы, прикушенной в порыве страсти. Своей ли, ее ли? Да кто ж поймет, когда вы сейчас – одно целое, единый организм, бьющийся словно под током высокого напряжения…
Где-то краем сознания я понимал, что схожу с ума от наслаждения. Мир вокруг стал зыбким, расплывчатым, нечетким. Лишь ее лицо, освещенное сиянием камня на рукояти моего меча, валявшегося поодаль, было прекрасно видно. Бисеринки пота на лбу и щеках, глаза, в экстазе закатившиеся под верхние веки, рот, разодранный до ушей в беззвучном крике… Возможно, раньше я бы подумал, что некрасиво это – белые глаза без зрачков, раззявленный рот в пол-лица с частоколом острых зубов длиною с мизинец, раздвоенный змеиный язык, что словно неистовая плеть хлещет по губам, щекам, подбородку девушки…
Но сейчас я наслаждался этим зрелищем. Оно было прекрасно той первобытной, естественной красотой, какую дарит своим детям сырая земля, черный лес и глубокое болото, на дне которого покоятся несметные богатства, что не в силах оценить глупые, жадные люди…
– Будь со мной, воин! – хрипела она, прижимаясь ко мне все сильнее, так, что ныли ребра. – Стань моим – и только моим! Отдай мне свою силу, свое тело, мясо, кости, кровь – и получи взамен бессмертие, которое на самом деле способна подарить лишь Смерть. Ты получишь свободу от бессмысленной жизни, станешь духом этого леса, моим – и только моим. Ты же хочешь этого, воин?
Ее бессвязный, хриплый шепот щекотал мне остатки мяса на лице, словно волосяная щетка елозил по шее, свербил в ушах… Ощущение этой щекотки быстро разлилось по телу, одновременно причиняя невыносимую боль и даря наслаждение, когда каждый нерв звенит словно струна, которую искусный гитарист дергает раз за разом длинными отросшими ногтями…
И я видел краем глаза эти ногти – длинные, загнутые вовнутрь. Много ногтей, которые царапали мое тело, разрывая кожу, с каждым движением проникая все глубже и глубже в меня. Их было много, тех когтей, потому что меня обнимали слишком много рук. Четыре? Шесть? Все они стремительно вырастали из боков Алены, их становилось все больше. Десять? Да какая разница, если каждая из них мастерски играет на струнах моего тела, отчего разум мой бьется в черепе, словно птица в клетке, – и как знать, не будет ли лучше, если он совсем покинет меня, перестанет отвлекать от нереального удовольствия вялыми попытками вызвать во мне ураган первобытного ужаса от того, что происходит сейчас со мною…
