Все…
Это ежели я очередной роман писать начну, букв будет много и набивать их придется пару дней. А так-то вся стычка секунд десять заняла от начала до конца. Насыщенных таких секунд, прямо скажем. После которых хочется выдохнуть, прилечь на траву и поспать пару часов, так как сил подобная скоротечная схватка сжирает немало.
Но – нельзя.
Прежде всего, после любой битвы надо врагов осмотреть, живы ли они. И если живы, то не нужна ли помощь. Не в смысле раны подлатать и оказать моральную поддержку, а исключительно на предмет подсобить перейти в мир иной. Потому что, когда тебя пытаются завалить, миндальничать с побежденным противником есть глупость несусветная. Ибо поверженный враг всегда мечтает лишь об одном: завершить то, что ты помешал ему сделать. То есть убить тебя, как только ты, опьяненный победой, потеряешь бдительность.
Тот, кому я самому первому в башню заехал, был уже мертв. По ходу, шея хрустнула. Бывает.
У «Робин Гуда» во лбу лезвием кверху топор торчал, провалившись в череп чуть не наполовину. Надо же, оказывается, стальным обухом крепчайшую лобную кость проломить можно запросто! Не знал, возьму на заметку.
У копьеметателя ствол СВД в глазницу провалился по самую мушку, и кончик «Бритвы» торчал из затылка. Тут ясно, с такими ранами не живут. Я наступил ногой на лицо мертвеца, выдернул СВД из головы трупа – и услышал сзади шорох.
Обернулся.
Здоровяк, пошатываясь, стоял на ногах, пытаясь сфокусировать взгляд. После нокаута состояние вполне нормальное. И копье в руках держит, пытаясь направить на меня остро заточенный стальной наконечник.
Я ждать не стал, пока у него все получится. Ногой смахнул копье в сторону (Блин!!! Щиколотку, по ходу, отбил, довыпендривался!), после чего вогнал «Бритву» противнику в брюхо. Повернул, протолкнул дальше, выдернул. Рана, конечно, смертельная, но помрет не сразу. И в обмен на быструю смерть, глядишь, чего интересного расскажет.
Здоровяк, выронив копье и держась за брюхо, осел на землю. Я подошел, приставил все еще примкнутую к винтовке «Бритву» к груди врага и поинтересовался:
– Хочешь быстро сдохнуть? Поговорим?
Крепыш смотрел на меня глазами, красными от бессильной ярости.
– Вот и хорошо, – сказал я. – Итак, кто вы такие и с какого, простите, хрена на меня напали?
– Тать, – прохрипел раненый. – Хоцю сьрдьце ти вырьзать.
Блииин… Что-то не понравилось мне, как он это сказал. И еще вспомнилось, как их вожак, чтоб ему на том свете икалось, заорал «Рубити головника». Однажды в тюрьме мне один прошаренный в российской истории сокамерник пояснял от нечего делать, что блатное слово «головняк», означающее проблему, ведет свою историю от древнерусского «головник», что значит «убийца». И то, что эти бородачи-лапотники на подобном наречии изъясняются, скорее всего значит, что они ни фига не современные реставраторы исторического прошлого, а просто на этом языке треплются между собой с детства. А значит…
– Год сейчас какой? – спросил я.
– Ась?
Глаза умирающего уже заволакивала знакомая пелена смерти.
– Год какой сейчас? Месяц?
Копейщик что-то прохрипел, но я разобрал лишь «вересень». После чего умирающий испустил дух.
Ясно. Видать, какой-то крупный сосуд я в брюхе у него задел, и мой враг истек кровью, вон какая лужа под ним натекла. А еще ясно, что я, похоже, приехал в далекое прошлое Украины, где сентябрь и в наше время называется «вересень». Другой бы на моем месте цеплялся за мысль, что, может, все не так и это просто ролевики в лесной чаще увидели одинокого, с виду пьяного путника и решили его завалить, обобрать, а труп закопать – чаща все спишет.
Но я слишком часто бывал в других вселенных Розы Миров, чтобы тешить себя иллюзиями. Ежели судьба бросает меня в водоворот, то в самый гиблый. Поэтому, если мне думается, что произошла какая-то немыслимая хрень, то, скорее всего, я не ошибаюсь. И коли так, к хрени той нужно подготовиться максимально хорошо, учитывая прошлый опыт.
Находился я в густом лесу, что неплохо – посторонних глаз не будет. И для начала следовало хорошенько осмотреться.
Впрочем, осматривать было особо нечего. Вывалился я из своего мира прямо возле лагеря этих четверых, чем их реакция и объясняется. У любого человека в непонятной ситуации возникает реакция «бей или беги». Тут было четверо здоровых бугаев против одного, габаритами скромнее любого из них. Ну вот они и включились в режим «бей». А могли б просто посидеть-поговорить возле костра, тем более что их язык оказался похожим на украинский, который я более-менее освоил, путешествуя по Чернобыльской Зоне.
Осмотр лагеря ничего особо не дал. Четыре шалаша, искусно сплетенные из веток, внутри них лежанки из тех же ветвей, накрытые грязными тряпками. И холщовые вещмешки с вяленым мясом, прогорклым салом, сухарями, а также кожаными флягами с водой и какой-то кислой гадостью – вероятно, местным алкоголем.
Но после хорошего боя не выбирают, что кушать, так как организм, потративший много сил на адреналине, требует компенсации. Потому я плотно так подзакусил трофейной жратвой, запив все это кислятиной из фляги. Желудок дернулся было от непривычной пищи, мол, хозяин, ты хорошо подумал? Но потом успокоился – в Зоне и не такое переваривал, тренированный орган, справится.
На трупах тоже ничего особо интересного не нашлось – кроме одежды. Я прикинул, что если я выйду к местным в своем облачении, то есть в бронекуртке, тактических штанах, берцах и с винтовкой, то меня, скорее всего, просто замочат на всякий случай. Мой богатый жизненный опыт подсказывал, что непонятных типов во все времена и во всех мирах предпочитали валить и лишь потом выяснять, кто они такие и откуда взялись. Либо, как вариант, заковывать в цепи и задавать вопросы, сопровождая их вырыванием ногтей, прижиганием раскаленным железом и другими аттракционами подобного рода, что меня тоже не устраивало.
Исходя из чего я переоделся. Стащил с трупов наименее окровавленный шмот, как мог, подогнал под себя, а остальное собрался было закопать, благо в одном шалаше нашлась деревянная лопата.
Но тут моя рука нащупала твердое за подкладкой одного из тулупчиков. Ее я подпорол и в результате стал обладателем шести монет.
Четыре из них были покрыты арабской вязью, но две меня заинтересовали.
На одной стороне тех монет был изображен мужик то ли с нимбом, то ли в скафандре и с крестом в руке, на другой – знакомый украинский трезубец.
Я присвистнул.
В нумизматике я не силен, но такую монету знает любой, кто хоть когда-то пусть даже мельком слышал об этой теме. У меня на ладони лежали сребреники князя Владимира, крестившего Русь. Один новый, практически не потертый. Второй сохраном похуже, с царапинами и следами зубов, но тоже видно, что отчеканен недавно. В мое время они небось миллионы стоят. А здесь такие монеты – лишь подтверждение моей версии насчет того, куда я попал, – и, само собой, просто платежное средство.
