Не в первый раз Кива задалась вопросом: о чем она думала, когда вызвалась на место Тильды? Она надеялась, что права и спасение уже на подходе, но если она ошибается… даже закрыв глаза и проваливаясь в сон от макового молока, Кива не могла не пожалеть о содеянном. Тем более когда воспоминание о поцелуе Типпа было еще так свежо.
– Спи крепко, Кива, – расслышала она шепот Джарена откуда-то издалека. Он сжал ее ладонь, и она вдруг поняла, что он до сих пор держит ее за руку, и с этим прикосновением, с этим шепотом она погрузилась в блаженный сон.
Когда Кива проснулась в следующий раз, стояла глубокая ночь. Увидев нависшую над ней тень, Кива с испуганным писком села в кровати. Через несколько секунд, когда глаза привыкли к тусклому освещению лазарета, она узнала в смутном силуэте человека – и пришла в еще больший ужас.
– Чем, во имя богов, ты думала?! – процедил смотритель Рук, сверкнув темными глазами. Кулаками он упирался в бедра.
– Я…
– Ты хоть понимаешь, что натворила? – выплюнул он. – Хоть представляешь, как безрассудно, как глупо…
– Креста угрожала убить Типпа, – перебила его Кива, не желая, чтобы Рук говорил с ней свысока. Тем более сейчас, пока маковое молоко еще не выветрилось и придавало ей лошадиную дозу храбрости.
– И что? – взмахнул смотритель руками. – Какой-то мальчишка! Дала бы ему умереть!
От одной только мысли об этом у Кивы кровь в жилах застыла.
– Он мне дорог.
– Тогда ты дура, – ткнул Рук в нее пальцем. – Что дальше-то? Даже если ты переживешь Ордалии – а ты не переживешь – что тогда? Ты уедешь, а Типп…
– Уедет со мной.
Смотритель замер. Отклонился на пятках, посмотрел на нее искоса.
– Что-что ты сказала?
Кива облизнула губы, надеясь, что справится. В голове стояла полная неразбериха из-за лекарства, и все же благодаря нему Кива чувствовала себя храбрее. Еще никогда в присутствии смотрителя она не вела себя настолько бесстрашно.
– Вы говорили, что Типп может покинуть Залиндов, если найдется опекун, готовый забрать его, – напомнила Кива. – Если я переживу Ордалии и выйду на свободу, я стану его опекуном. Он уедет вместе со мной.
Несколько мгновений смотритель молчал. Кива, преодолев боль, села повыше в кровати. Руки у нее взмокли в ожидании его ответа.
Наконец он заговорил:
– Но для этого тебе необходимо сначала пережить Ордалии.
Киве захотелось улыбнуться, рассмеяться, встать и затанцевать. Рук не спорил, не мог с ней поспорить, ведь она использовала его же слова против него. И все же Кива боялась, что он найдет какую-нибудь лазейку, какую-нибудь причину отказать. Но он сумел вспомнить только о том, как высоки ее шансы на неудачу. Что ж, на это у нее ответ имелся.
– Пока я как-то справлялась, – отозвалась Кива. – Десять лет в заключении, а я до сих пор жива. Что-то это да значит. – Она вспомнила, как Миррин назвала ее бойцом. А ведь это именно Рук рассказал ей о Киве.
– Ты жива, потому что я защищал тебя, – прошипел смотритель Рук; лицо его снова исказил гнев. – Ты жива, потому что твой отец спас мне жизнь, а я в ответ пообещал за тобой приглядывать. Или думаешь, ты сама так долго протянула?
При упоминании отца Кива отпрянула, но не смогла удержаться от горького ответа:
– Все просто знают, что я – ваш доносчик. Меня ненавидят, мне не доверяют. Поэтому меня и не трогают.
– Нет! – процедил Рук сквозь зубы. Кива еще никогда не видела этого бесчувственного человека настолько эмоциональным. – Ты протянула так долго, потому что все в этой тюрьме – и заключенные, и надзиратели – знают, что стоит им хоть пальцем тебя тронуть, и придется отвечать передо мной.
Кива чуть не фыркнула. За прошедшие годы над ней столько раз издевались, что и не сосчитать, особенно надзиратели. А до Кресты и ее угроз по поводу Типпа смотрителю и вовсе дела не было. И это называется «защищал»? Кивина верность Руку не принесла ей ничего, кроме проблем и вечных переживаний: достаточно ли она ему сообщила, не посчитает ли он ее больше не нужной.
Но… в одном он прав: на ее долю, в отличие от других заключенных – особенно попавших в руки надзирателям, – не выпало ничего действительно ужасного. Она подозревала, что многих отпугивало влияние Рука, однако Киве и в голову не приходило, будто тот хотел ее защитить, будто он чувствовал себя обязанным перед ее отцом, который почти десять лет назад спас смотрителя от тяжелого случая заражения крови. Возможно, Рук вправду о ней заботился, но по-своему, не так как все. От этой мысли ей стало неуютно, словно для Кивы было немыслимо примириться с тем фактом, что человек, спасший ей жизнь, регулярно угрожал ей смертью.
– Ты ведь не могла не вмешаться, да? – наконец проговорил Рук, когда Кива ничего не ответила. Теперь его голос звучал устало, и гнев сочился из него по капле. – Если бы ты ничего не сделала, Тильда Корентин бы сегодня умерла, и жизнь бы вернулась в прежнее русло. Никаких больше королевских приказов, никаких оповещений о ее состоянии, никаких вопросов, пришла ли она в сознание и может ли говорить.
Кива прикусила язык, чтобы не съязвить по поводу этого списка причиненных неудобств.
– Из-за тебя нам теперь придется довести Ордалии до конца, – продолжал Рук. – Или по крайней мере до тех пор, пока ты не умрешь. – Его лоб покрыли борозды морщин. – А когда тебя постигнет неудача – а она тебя постигнет, Кива – я останусь без умелого тюремного лекаря.
– У вас есть Олиша и Нергал, – напомнила Кива, хотя горло ей сдавило при мысли о том, как легко он сбросил ее жизнь со счетов. «Заботился», пожалуй, слишком громко сказано, хоть по-своему, хоть нет. Кива для него не более чем инструмент. Лекарь. Доносчик. – И вы много раз говорили, что запросто найдете мне замену.
Рук провел рукой по коротким волосам, проигнорировав ее упрек.
– Серьезно, ты крупно ошиблась. Я сделал для тебя все, что мог. С Ордалиями мне тебе не помочь, теперь ты сама по себе.
Кива и так была сама по себе почти десять лет, сколько бы Рук ни считал, что защищал ее. Еще шесть недель она переживет; а то и меньше, если семья подоспеет вовремя.
Смотритель развернулся на каблуках и направился к выходу. Только дойдя до двери, он остановился возле стоявшего на страже надзирателя и развернулся, чтобы напоследок бросить:
– Отец был бы в тебе разочарован.
И он оставил Киву наедине с шестью словами, которые эхом отдавались в ее голове, пока маковое молоко вновь не потянуло ее в сон.
Сомкнув веки, Кива подумала, как же все-таки смотритель заблуждается. Отец первым бы похвалил дочь за то, что она спасла чужую жизнь. А вот мать… У матери бы нашлось крепкое словцо о ее поступке.
Но ни отец, ни мать не смогли бы ее остановить.
Так что Киве оставалось лишь жить с последствиями принятого решения.
