– Мы слышали о вас, батюшка, что вы в здешних местах обретаетесь, так я приехал вас посмотреть.
– Смотрите, детушки, смотрите, я весь тут. Если вы меня сбережете, то и я вас сберегу и не оставлю.
– Если Бог допустит, то мы рады вашему величеству послужить.
Харчов предложил самозванцу привезенный им подарок, и все сели обедать. Началась попойка.
– Здравствуй я, надежа-государь! – провозгласил Пугачев, поднимая чарку.
Все выпили за здоровье государя и хотели пить за здоровье императрицы.
– Нет! – закричал Пугачев. – За здоровье ее не пейте, я не велю, а извольте кушать за здоровье Павла Петровича.
Казаки исполнили приказание, и Пугачев, подняв чарку, провозгласил: «Здравствуй, наследник и государь Павел Петрович!»
– Ох! Жаль мне Павла Петровича, – прибавил он, утирая как бы навернувшиеся на глаза слезы.
Казаки смотрели на самозванца с умилением и верили в искренность его родительских чувств.
После обеда и попойки, когда Пугачев лег и притворился спящим, Харчов отозвал в сторону Михайлу Кожевникова и спросил его, заметил ли он все приметы государя.
– Я никогда не видывал государя, – отвечал Кожевников, – так почем же мне знать его приметы?
– Я сам, брат, никогда его не видывал, но один старик, отставной казак, мне рассказывал, что государь имел приметы такие: на одном виске пятно от золотухи, переднего зуба нет, на лице есть черные пятнышки и когда рассмеется, то один глаз прищуривает.
Пугачев подслушал этот разговор и впоследствии, как увидим, воспользовался им в свою пользу.
– Если у государя были такие приметы, – заметил Кожевников, – то он очень походит на него.
– И мне кажется, – отвечал Харчов, – что приметами он схож.
Пугачеву не нужно было более притворяться, и он сделал вид, что проснулся. Харчов стал ему откланиваться.
– Смотри же, послужи мне, – говорил ему самозванец, – рассказывай надежным людям и выезжайте на плавню
[293], а я к вам приеду с теми, которые ко мне соберутся.
– Хорошо, надежа-государь, буду о вас рассказывать.
Харчов уехал, и Пугачев остался с Михайлом Кожевниковым.
– Как же вы хотите явиться на плавне? – спрашивал по отъезде Харчова Михайло Кожевников. – Там будут атаман и казаки с послушной (старшинской) стороны, так, я думаю, вас принять не согласятся.
– Если они станут противиться, – отвечал Пугачев, – так мы всех их перевяжем и пойдем в городок.
– А они дадут знать, и комендант Симонов с регулярными войсками и старшинскими казаками не допустят вас до городка.
– Я сначала с ними обошлюсь: если примут – хорошо, а не примут – так пойду мимо и стану пробираться в Русь.
– Как это? С кем в Русь идти-то, ведь у вас немного людей будет.
– Нет, я думаю, ко мне много пристанет. Если-де людей будет мало, так я опять скроюсь; мне не надлежало еще теперь являться, да не мог я вытерпеть притеснения народного. Во всей России чернь, бедная, терпит великие обиды и разорения, для нее-то хочу я теперь показаться, и она вся ко мне пристанет. Сам я царствовать уже не желаю, а восстановлю на царство государя цесаревича и во всех местах поставлю новых судей, так как у нынешних усмотрена мной большая неправда
[294].
Глава 11
Деятельность в Яицком городке. – Приготовление знамен. – Посылка депутатов на реку Усиху. – Необходимость в бумажном человеке. – Иван Почиталин, первый секретарь Пугачева. – Пребывание самозванца на Усихе открыто.
По возвращении в городок Шигаева и Караваева партия, посылавшая их на Таловый умет, деятельно работала в пользу Пугачева. Старый казак Василий Плотников пригласил к себе соседа, казака Якова Почиталина, чтобы переговорить с ним и посоветоваться.
– Что новенького? – спрашивал Почиталин.
– Вот что я тебе скажу, – отвечал Плотников. – У нас проявляется государь Петр Федорович.
– Как это он здесь обретается? Кто его видел и где?
– Он, говорят, приехал на Таловый умет из Казани, и сперва увидел его Григорий Закладнов, а потом ездили смотреть Денис Караваев и Максим Шигаев. Кажется, он точный царь, потому что показывал им царские свои знаки, а Караваев говорит, что видел у него герб на виске под волосами. Он (Пугачев) объявил Шигаеву и Караваеву, что пришел сюда на отеческую и нашу славу, просит Яицкое войско принять его к себе, проводить до Петербурга и возвести на царство по-прежнему, а за это обещает жаловать войско своими милостями, разобрать бывшие наши со старшинами тяжбы, за все наши обиды и притеснения вступиться, виноватых наказать, а нас наградить. Я присоветовал Караваеву и Шигаеву, когда они ехали к нему на Таловую, скрыть его, пока войско соберется в город, а когда соберется, то оно и решит: принять его или не принять? По тому моему совету казаки Чика и Мясников взяли его на свои руки, и теперь не знаю, где он находится… Как ты думаешь, ладно ли я сделал?
– Это вы очень хорошо сделали, – отвечал Почиталин, – да и нельзя иначе, может, он и в самом деле государь, так как ему откажешь! Видишь, какие милости он нам обещал, а особливо по тяжебному нашему со старшинами делу. Мы и теперь вконец разорены, а не узнаешь еще, что впредь будет, и сколько ни проси, видно, что всегда мы будем виноваты, а не старшины.
– Я хотел с тобой посоветоваться, как ты думаешь: принять нам его или нет?
– Как же не принять-то! Надо принять.
– Конечно, нельзя отказать, – рассуждал Плотников, – может, он и подлинно государь. Хотя по восшествии на престол всемилостивейшей государыни и были публикованы указы о кончине государя, но по причине скорого объявления о его кончине в народе тогда происходили толки, что он жив…
– Да вот и в третьем году, – перебил Почиталин, – помнишь, когда генерал Фрейман к нам с войском вступил, базарная речь была, что в Царицыне проявился будто бы государь Петр Федорович, был там пойман, содержался в тюрьме и наконец из-под караула ушел.
– Конечно, – говорил Плотников, – если государь Петр III подлинно жив, так надобно же ему где-нибудь проявиться, а когда он к нам пожаловал, так чего лучше, пускай войско освидетельствует его, и если он, батюшка, подлинный, то с радостью его примет.
– Хуже же будет, – заметил на это Почиталин, – если он точный государь и мы ему откажем; он отшатнется от нас и проявится где-нибудь в другом месте.
