Грузинский посол просил императора Павла удостоить Ираклия и его наследника своею грамотою, в уважение престарелых лет царя, который, «сколько от глубоких лет своих», столько же и от «снедавшей» его сердце скорби о разоренном отечестве, лежал на смертном одре.
Признавая необходимым самому отправиться в Грузию, князь Чавчавадзе желал получить от нашего правительства инструкцию для действий своих в отечестве.
«Касательно же того, – писал он, – когда я обратно буду в моем отечестве, какое мне делать там внушение царю, вельможам его и народу и какие подавать им уверения, чтобы пребывали тверды в присяге своей, данной ими обладателю престола Всероссийской империи и высоким его преемникам, о сем министерству своему удостой повелеть снабдить меня письменным наставлением, чтобы мог я, служа моему отечеству, не удаляться и от воли твоей, яко единой предержащей верховной по трактату в Грузии власти, и не погрешить ни перед Богом всесильным, ни перед твоим императорским величеством».
В конце 1797 года получено было в Санкт-Петербурге известие о продолжительной и опасной болезни царя Ираклия. Для лечения его тотчас был отправлен в Тифлис доктор Герцезиус, выехавший вместе с сыном Ираклия, царевичем Мирианом, находившимся в России с 1784 года и состоявшим в чине генерал-майора русской службы. Мириан не застал в живых отца своего: дурная дорога и погода задержали его в пути. Он приехал в Телав только 15 февраля, когда «в Грузии, – писал он, – на прародительский наследственный престол царем поставлен старший брат мой Георгий, а по нем назначен наследником царевич Юлой».
«Хотя Оттоманская Порта и другие наши соседи имеют неусыпное старание проискивать всяким средством случаи, дабы отделить Грузию от всемилостивейшего вашего императорского величества покровительства, даже несколько из наших полагают уже склонность к сему; но мать моя, вкупе с детьми своими, не допущает их учинить сие злодейское намерение.
От внутренности сердца моего, с горячими слезами дерзаю я о сем всеподданнейшее донести, что ежели в скором времени не подкрепится наше отечество, то может попасть вся Грузия в руки магометанские».
Глава 10
Кончина Ираклия II и его похороны. Вступление на грузинский престол Георгия XII
Грузия не успела еще оправиться от вторжения Ага-Магомет-хана, когда 11 января 1798 года в Телаве скончался царь Ираклий II.
В виноградной долине реки Алазани, среди множества садов, ее охвативших, стоит город Телав, некогда бывший столицею Кахетинского царства. Самый город разбросан на высоте, окруженной липами (tilia), от которых и получил свое название. Белые церкви и башни города, перемешанные с густою зеленью дерев, виднеются издалека.
Проехав предместье, по справедливости названное улицею роз (варди) и разбросанное на холме, также окруженном группою садов, можно встретить и теперь довольно большую телавскую крепость, выдающуюся вперед круглым своим бастионом. На площади посреди крепости стоят и доныне древние стены каменного здания, господствующего над всеми остальными, в «почтительном отдалении приютившимися у крайних бойниц крепости». Крепость эта царская, а самое здание бывший дворец царей Кахетии.
Дворец состоял некогда из обширной, богато украшенной залы посредине, к которой прилегали по бокам малые покои и галереи в азиатском вкусе.
После Тифлиса любимейшим местопребыванием Ираклия был Телав, с которым соединялись и лучшие его воспоминания, и счастливая его жизнь. Будучи сначала царем Кахетинским, Ираклий приобрел себе славу военную и любовь народную. Долгое время всему Закавказью было известно, что Телав резиденция грозного царя Кахетии. Живя в Телаве, Ираклий соединил под свою власть оба царства, Карталинское и Кахетинское; сюда же он приехал и для того, чтобы окончить остаток своих дней, когда звезда счастия угасла, и он после вторжения в Тифлис Ага-Магомет-хана, не имея сил смотреть на пепелище столицы, слышать плач и рыдания его жителей, поспешил в Телав «лить горькие слезы в тишине».
Немного было сановников и приближенных, окружавших Ираклия в предсмертный его час, но зато было многочисленно его собственное семейство. Он расстался с жизнию тогда, когда в семействе этом происходили раздоры и несогласия, не могшие принести пользы созданному им отечеству…
Тотчас после смерти царя все придворные, гражданские и военные чины, находившиеся в Телаве, собрались во дворец. Пред постелью, на которой лежало тело усопшего, устроили возвышенное место в виде трона; положив на него большую, богато убранную подушку, разостлали на ней порфиру. По правую сторону подушки помещены были все прочие царские регалии, а по левую царские украшения овдовевшей царицы, вместе с одеждою и оружием ее супруга.
На низких диванах (тахтах) сидели жены сановников, закутанные с ног до головы в длинные белые покрывала, и, ударяя себя в грудь, громко оплакивали кончину царя. Против женщин, с правой стороны трона, разместились государственные сановники по старшинству и достоинству, «в безмолвии и с печальным лицом». Выше всех сидели царские министры, за ними церемониймейстеры, с переломленными жезлами.
Из окна комнаты виден был любимый царский конь, стоящий у дворцовых ворот, оседланный наизнанку; подле коня сидел на земле чиновник с непокрытою головою.
Такова была обстановка комнаты, где лежал покойный, когда в нее вошла царица в сопровождении своих детей, родных и приближенных.
Подойдя к умершему и поцеловав его, царица несколько минут плакала над усопшим, терзая свою грудь, лицо и волосы. Потом, обратясь к присутствовавшим, она протяжным плачевным голосом жаловалась им, по грузинскому обычаю, что лишилась милого супруга своего и с детьми своими осталась навек сиротою.
– Подданные потеряли в нем истинного отца, – говорила царица.
То же самое говорили и все пришедшие вместе с нею.
Выйдя из комнаты, где лежал умерший, и подойдя к чиновнику, сидевшему подле лошади, царица повторила ему то же самое и затем удалилась в свои покои.
Здесь, на полу, устланном богатым ковром, сидела бедная вдова в глубоком трауре, с распущенными волосами; она плакала беспрестанно, рвала волосы, била себя в грудь и самым заунывным голосом пересчитывала достоинства покойного и свое горькое положение. По грузинскому народному обычаю ее окружала толпа женщин, которые, утешая несчастную, плакали, однако же, вместе с нею. Присутствовавшие отвлекались на время появлением кого-либо из родственников царских, и с приходом его сцена изменялась. Он подходил ко вдове, бросался перед нею на колени и, склонив голову, начинал всхлипывать, приговаривая: как дружно он жил с покойным, какой он был достойный человек и какую ужасную потерю принесла всем его смерть.
– Кого мы лишились в нем? – спрашивал вошедший, обращаясь к плакавшим присутствующим. – Не он ли был среди грозных дней наших утешителем и помощником, среди голода нашим спасителем, среди радости виновником радости?
– Вай, вай, – отвечали плакавшие голоса.
– Не его ли добрая жена была подругою и матерью нам? А теперь мы видим мать свою осиротевшею!..
