В октябре владельцы, уздени и народ собрались опять в значительном числе за р. Малкой, против селения Прохладного. К собравшимся выехал генерал Булгаков, и на вопрос его о причине сбора, кабардинский владелец, полковник князь Измаил Атажуков, самым наглым образом запрещал собравшимся отвечать на вопрос генерала. На приказание Булгакова молчать Атажуков отвечал, что он собрал владельцев для своей надобности.
– Без разрешения вы не вправе делать такое собрание, – заметил Булгаков.
– Что вы, шутите, что ли? – отвечал дерзко Атажуков. – Я происхожу из древней княжеской фамилии и, будучи старее всех прочих кабардинских князей, во всякое время имею право делать подобное собрание.
Булгаков обратился к собранию, спрашивая, чего оно желает, но не получил ответа.
– Готовы ли депутаты для отправления к высочайшему двору? – спросил он.
– Готовы, готовы! – кричал за всех Атажуков. – Я доверенное лицо от всего кабардинского народа, и все, что нужно вам от народа, будет ответствовано от меня.
Вслед за тем он сочинил от имени народа просьбу, в которой просил о возвращении всего того, что было отнято у кабардинцев силой оружия. В этой просьбе нельзя было не видеть постороннего влияния, и, действительно, это было то самое время, когда посланные Турции появились среди горских народов. Кабардинский владелец Арслан-бей Мисостов получил большие подарки от турецкого двора, а хромой закубанский султан был назначен сераскиром, или верховным начальником, всех народов мухамеданского вероисповедания, начиная от Черного до Каспийского моря
[523]. В горах появился фирман султана, требовавший, чтобы все горские племена повиновались власти и воле назначаемого сераскира. Союзные державы уведомляли всех правоверных, что они одновременно откроют действия против России; что персияне двинутся: на Карабаг, Елисаветполь, Памбаки и Шурагель, а турецкие войска соберутся в Эрзеруме, Карсе и Баязете; наступательные действия против Имеретин и Карталинии возлагались на пашу Ахалцихского и войска, сосредоточенные в Трапезонте.
Сурхай-хан Казикумухский разослал возмутительные письма по Дагестану, обещаясь присоединиться со своими войсками ко всем восставшим против России. Многие горские общества отправили в Тавриз к Аббас-Мирзе своих посланных, с просьбой оказать содействие, при их нападении на Ширвань, Шеку и другие ханства. Табасаранцы волновались и по проискам Ших-Али изгнали многих беков, а некоторых даже и умертвили. Бедственное положение Ших-Али, доносил полковник Адреяно
[524], «привело к сожалению всех горских народов, и все публично говорят, что надобно вооружиться и идти просить русских дать ему какое-нибудь место, а не то стараться завладеть для него каким-нибудь городом или дать ему хлеба». С этой последней целью акушинцы и даргинцы собирались вооруженными толпами и вели переговоры с Сурхай-ханом. Ших-Али успел послать преданного себе человека в Кубу, чтобы склонить жителей к восстанию. Прикинувшийся раскаявшимся и желающим скрыться от преследований своего бывшего хана посланный был впущен в город. Оставшись наедине с эфенди Хасаном, посланный убеждал его оставить русских и присоединиться к бывшему хану, объявляя, что акушинцы, аварский хан и Сурхай-хан решились действовать единодушно. Скопище это располагало двинуться через Табасарань и, подходя к Кубинской провинции, разделиться на три отряда. Предположения сообщников Ших-Али не осуществились; посланный был арестован, осужден в 24 часа и повешен на площади в городе Кубе.
Тормасов просил хана Шекинского посоветовать Сурхаю не принимать участия в волнениях, помнить, кто он и кто «всесильный русский император», и заметить, что русское правительство оставляет его спокойным до тех только пор, пока не обнаружит, – какой он держится политики: персидской или дагестанской». Сурхаю приказано было напомнить, что противник его Аслан-бек находится под покровительством России, что Кюринское владение принадлежит ему по праву и будет отдано тотчас же, как только обнаружатся истинные намерения Сурхай-хана.
Эта последняя угроза заставила Сурхая прибегнуть к двуличию и отправить своего посланного в Тифлис с заявлением своей преданности. Приняв его ласково, Тормасов не считал, однако же, необходимым скрывать, что не доверяет хану Казикумухскому и не может положиться на его обещание. Это огорчило Сурхая, и он жаловался на несправедливость главнокомандующего.
«Посланный мной человек в Тифлис, – писал он генералу Репину, – возвратился и ничего для меня хорошего, по желанию и обнадеживанию, не привез, и сие меня крайне огорчает. За всем тем, когда я уже расположился служить государю императору, то и хочу доказать, что не переменю своего слова, хотя дагестанцы всегда более уважают, кто к ним благосклонен, и не откладывает вдаль обещаний»
[525].
Таково было положение наших дел в Закавказье в начале 1811 года, когда Тормасов получил секретное отношение военного министра, в котором была объявлена высочайшая воля об отделении из войск, находившихся под его начальством, и отправлении в Россию четырех полков: двух драгунских (Таганрогского и Владимирского) и двух пехотных (Севастопольского мушкетерского и 46-го егерского). Такое распоряжение, вызванное политическим положением России и приготовлениями к борьбе с Наполеоном, поставило Тормасова в самое критическое положение.
На Кавказской линии происходили волнения, и обширное пространство от Черного до Каспийского моря, более 1500 верст, охранялось в Закавказье одной 20-ю дивизией, с прибавлением двух полков (Белевского и Севастопольского) от 19-й дивизии. Все это пространство было заселено народами вооруженными, в большинстве враждебными России и находившимися в непосредственном соприкосновении с Персией и Турцией – двумя державами, также находившимися в неприязненных отношениях в империи. Военные действия не прекращались ни с Персией, ни с Турцией и, следовательно, для охранения границ и поддержания внутреннего спокойствия необходимо было занимать достаточно сильными гарнизонами многие укрепленные посты
[526] и иметь отряды в пограничных округах, каковыми были: ханство Карабагское и провинции Елисаветпольская, Памбакская и Шурагельская.
Очевидно, что при подобном положении дел тех сил, которыми располагал Тормасов, было недостаточно для прочного обеспечения границы, а тем более он не мог отделить от себя ни малейшей части войск. Исполняя высочайшее повеление, он предписал драгунским полкам следовать в Россию и вместе с тем просил об увольнении его по расстроенному здоровью от звания главнокомандующего.
