Посылаем два приказа на имя старшин племен, Джебраилу и Джеваншир. В этих приказах мы, кроме имен Махмуд-аги и Лютф-Али-аги, известных вам особенной верностью, никого не называем. Возлагаем на вас поместить в этих приказах имена тех, которых вы найдете нужным, и уверить всех в совершенном нашем благоволении. Сами же знайте, что по получении чести представиться в наше присутствие вы будете удостоены различных знаков наших ласк и милостей. Клянусь в этом священным существом Бога и головой падишаха! Обеспечение вас относительно жизненных потребностей, также возведение вас в сан знатности и чести наилучшим образом состоится. С нашей стороны никогда не будет отказа в милости и благосклонности к вам, не говоря о возложении на вас звания хакима и прочего, Ваше высокостепенство удостоитесь приличных милостей и в нашем присутствии взойдете на высокие ступени».
В то время, когда письмо это было перехвачено, Джафар находился на кочевье со всем подвластным ему народом в 90 верстах от г. Шуши. Верстах в пятнадцати от него, в урочище Султан-Буд-Керчи, стоял третий батальон Троицкого мушкетерского полка, под начальством майора Джини, которому и поручено было арестовать Джафара. Исполнив приказание, Джини отправил арестованного в Тифлис, но Джафар, как мы видели, успел бежать и скрыться от преследования
[549].
Спустя пять дней после побега Джафар писал, что находится в Карабаге, что был и будет верен России, но скрылся потому, что, посрамленный перед всеми, он был арестован как преступник. Джафар клялся, что не имел никакой переписки с Аббас-Мирзой, что фирман, перехваченный нами на дороге, не достиг еще по назначению и был первый, который написан персиянами, с целью склонить его на свою сторону
[550]. Это было действительно справедливо, и приказание арестовать Джафара было преждевременно. Имея право, как законный наследник, на владение всем Карабагом и будучи обойден графом Гудовичем, Джафар покорился обстоятельствам, но не мог примириться с дядей Мехти-Кули-ханом, постоянно притеснявшим своего племянника.
Несогласия, существовавшие среди членов ханского дома, и сознание своих законных прав на ханское достоинство были причиной, что Джафар недоброжелательно смотрел на Мехти-Кули-хана и отдалялся от сношений с ним. Персидское правительство знало об этом и старалось привлечь на свою сторону Джафара. Аббас-Мирза написал ему письмо, которое было перехвачено нами. Сознавая свою невиновность, он просил главнокомандующего принять его под свою защиту, но маркиз Паулуччи не отвечал на письмо, и Джафар перешел в лагерь персиян, в надежде получить в свое управление обещанное ему Аббас-Мирзой Карабагское ханство.
Надежды на ханское достоинство казались Джафару тем более осуществимыми, что карабащы готовы были передаться на сторону персиян, из ненависти к Мехти-Кули-хану. Человек жестокий и несправедливый, Мехти имел весьма малое попечение о подданных. Заботясь исключительно о своих личных удобствах, он дал неограниченную волю необузданным чиновникам, истощившим ханство до последней степени. Будучи должен казне 16 815 червонцев, Мехти собрал с жителей подать за два года вперед, но не внес ни одной копейки в уплату долга, отговариваясь тем, что население отказалось платить подати.
Имея весьма малую приверженность в России, Кехти-Кули-хан не заботился о продовольствии русских войск и, несмотря на условия трактата, не доставлял для них провианта. Маркиз Паулуччи грозил удалить его от управления Карабагом, «ибо обыватели оного, – писал главнокомандующий, – никогда еще не терпели таких нужд, каким подвержены они ныне при управлении вашем, чрез собственную вашу непопечительность об их благе»
[551]. Этой ненавистью народа к своему хану и хотел воспользоваться Джафар, надеявшийся на помощь персидских войск, собиравшихся на Мугани.
Сосредоточивая в этом пункте свои силы, Аббас-Мирза одновременно поддерживал надежды трех неприятелей России: Ших-Али, бывшего хана Дербентского, Сурхай-хана Казикумухского и Джафар-Кули-агу. Первые два особенно усиленно просили помощи Аббас-Мирзы, но поражение дагестанцев генерал-майором Хатунцевым заставляло наследника персидского престола выждать, когда Сурхай и Ших-Али соберут новые войска. Чтобы ободрить их к дальнейшим действиям, Аббас-Мирза обещал им помощь и в доказательство справедливости своих слов сосредоточил войска в нескольких пунктах, близких к нашим границам: в Асландузе стоял с войсками Хаджи-Мамед-хан, в Топ-Агаче на Мугани кочевал Атахан с 7000 шах-севанцев и 4000 конницы. Ших-Али и Сурхай собирали войска и, готовясь к наступлению, искали себе союзников. Казикумухский хан приглашал Мустафа-хана Ширванского действовать заодно и писал, что надеется собрать до 20 000 дагестанцев.
– Я посмотрю сначала на ваш успех, – отвечал Мустафа посланному Сурхая.
Несмотря на такой отрицательный ответ, ходили слухи, что хан Ширванский не был удален совершенно от двуличного поведения. Рассказывали, что он посылал своего чиновника к Аббас-Мирзе и находился в переписке с Ата-ханом
[552].
Мустафа был человек крайне недоверчивый и подозрительный. Он помнил еще свое смещение графом Зубовым и потому имел причину не доверять нашему правительству. Зная вообще склонность к вероломству многих азиатских владетелей и то, что хан Ширванский имел сильную партию приверженцев в ханствах Нухинском, Кубинском и сохранил влияние на дагестанцев, маркиз Паулуччи не мог оставить без внимания разглашений об измене Мустафы. Догадываясь, что все слухи исходят преимущественно от текинского хана, личного врага ширванского хана, главнокомандующий тем не менее откровенно высказал Мустафе о дошедших до него слухах и писал, что, зная до сих пор хана как человека преданного России, не верит этим известиям. Паулуччи просил Мустафу, в доказательство своей верности, доставить ему точное сведение: действительно ли персияне сосредоточивают свои силы на Муганской степи
[553].
