Вот ваше обыкновение каково, что и мою сестру убили и других с ней! После такого вашего вероломства могу ли верить вам и содержать ваше войско? Подданные мои за таковое дело, будучи раздражены, хотели истребить все войско российское и без ведома моего, собравшись вместе, взяли майора, чиновников и некоторых убили и отогнали всех лошадей их. Но я, не соглашаясь на сие, не хотел показать вероломство подобно Хусейн-Кули-хану бакинскому, и как российское войско взято сюда мной, то и не хотел я учинить такого вероломства, какое сделали вы, освободил майора и других и возвратил назад лошадей. Теперь вам должно взять из сего владения ваше войско, а если вы сие не сделаете, вам худо будет, ибо народ мой восстал против оного и нельзя быть оному здесь.
Если в сердце вашем не было вражды и вы были бы искренни, как я, то майор, находящийся в крепости, мог бы успокоить Ибрагим-хана или бы удержал его каким-либо образом в крепости до появления неприятеля, а по наказании оного мог бы он Ибрагим-хана опять удостоверить и успокоить, а не должен бы делать такое постыдное вероломство. После этого кто вам поверит? Я во владении моем не сделаю такого вероломства, и когда выступит войско из моего владения, тогда при Божией милости появится мое доброжелательство или недоброжелательство. Однако же, возьмите отсель войско, после я не буду виноват».
Посланный от имени хана требовал, чтобы Парфенов с отрядом как можно скорее оставил шекинское владение, и предупреждал, чтобы он не отступал по дороге, ведущей к Мингечаурской переправе.
– Это почему? – спросил Парфенов.
– Потому что там разломаны все мосты и стоят войска наши и хана Ширванского.
В то же время, для скорейшего понуждения русских выйти из его владений, Селим выслал свои войска, появившиеся в виду нашего лагеря. Парфенов стал в боевой порядок и объявил чиновнику, что если шекинские войска подойдут близко, то он откроет огонь и будет действовать как против неприятелей. Шекинцы отошли назад, и кавалерия их спешилась. Тогда Парфенов начал отступать и был провожаем шекинскими войсками, шедшими спереди и сзади, до самых границ шекинского владения, откуда и прибыл в Елисаветполь.
Несветаев требовал от Селима объяснений в его поступках, и хан отвечал, что настаивал на выводе войск из опасения, чтобы и его не постигла та же участь, какая постигла Ибрагима. Селим заявлял, что если русские хотят его покорности и верности, то пусть произведут следствие над поступками Лисаневича, «и если, – писал он, – воспоследует надлежащее наказание за кровь мою, чем я буду почтен в своих владениях, то хорошо, а если нет, то будет воля Божия! А я до получения от Государя разрешения не могу верить ни вашей дружбе, ниже буду оказывать вражду к вам».
Отступление Парфенова было крайне неуместно и несообразно со славой русского оружия и с той репутацией, которую составили себе в том крае даже незначительные наши отряды, всегда выходившие победителями в борьбе с многочисленными полчищами персиян. Недостаток стойкости и твердости имел дурные последствия, и сделанная ошибка стоила больших усилий для ее исправления.
Глава 3
Движение генерала Глазенапа в Дагестан. Занятие Дербента. Назначение шамхала Тарковского ханом Дербентским. Вторжение персиян в Ширванское ханство и меры, принятые для изгнания их. Движение Лисаневича к Джавату. Отступление персиян. Экспедиция в Баку. Назначение генерала Булгакова начальником экспедиции. Занятие Баку и устройство там правления. Покорение Кубинского ханства. Действия Булгакова в Казикумухе и присяга Сурхай-хана Казикумухского
Известие о союзе, заключенном между тремя ханами: Казикумухским, Карабагским и Шекинским, побудило генерала Глазенапа сосредоточить отряд в 3000 человек, с десятью орудиями
[77], с тем чтобы обеспечить левый фланг Кавказской линии от вторжения Сурхай-хана Казикумухского, если бы он вздумал действовать в этом направлении. Вслед за тем получены были сведения, что Сурхай набирает значительное ополчение из кумык, чеченцев и других горских народов, не с целью вторгнуться на линию, а для того, чтобы, соединившись с своими союзниками и с персиянами, напасть одновременно и с разных сторон на наши закавказские владения, и главнейшим образом на Грузию.
Чтобы предупредить такое намерение и не дать возможности Сурхаю действовать соединенно с персиянами, Глазенап придвинул войска к границам его владений. Сосредоточенный у Кизляра отряд, переправившись, 2 мая, через оба Терека, старый и новый, остановился лагерем у Додручкова поста, где и простоял до июня месяца без всякой деятельности.
«Остановись там, – писал Глазенап, – хочу их (дагестанцев) на некоторое время держать в сомнении, на кого из них будет нашествие, а тем случаем не премину учредить на Кавказской линии, особенно же вдоль по реке Кубани, твердое оборонительное положение, понеже сильные партии тамошних народов, как видно подстрекаемые покровительствующей их державою (Турцией), и забыв полученное ими жестовое наказание, разъезжают пажи вдоль по Кубани, до противоположного берега»
[78].
Пока Глазенап занимался устройством обороны правого фланга Кавказской линии, на левом фланге деятельность Сурхая была уже окончена, и он, как мы видели, возвратился в свои владения. Обеспеченный с этой стороны и имея высочайшее повеление наказать Хусейн-Кули-хана Бакинского за изменнический поступок с князем Цициановым, Глазенап решился действовать наступательно со стороны Кавказской линии, тем более что, одновременно с движением на Баку, он мог привести к покорности дербентского хана, колебавшегося в своем расположении к России.
«Ших-Али-хан дербентский, – писал Глазенап, – по свойственной маловерности восточным народам, переменил свои расположения, льстя себя пустыми обещаниями Баба-хана, о утверждении его владельцем всех приморских ханств. Однако же, с приближением моим к его владениям, полагаю, что он паки возвратится к прежним намерениям».
Сладострастный и развратный Ших-Али-хан хлопотал только об удовлетворении собственных прихотей и не заботился о благе своих подданных. Торговля упадала, он умножал налоги, расточая их на красивых невольниц и лучшие вина. Распутство его не имело пределов: он силой похищал лучших красавиц дербентских, отнимал жен от мужей, чтобы потом, после удовлетворения своей страсти, отослать их с поруганием в свои жилища. «Ни слезы добродетельных красавиц, – говорит современник, – ни бешенство мужей, ни просьбы матерей – ничто не смягчало сладострастного деспота; он с злобным смехом смотрел на отчаянные лица жертв своих, хладнокровно внимал крику мятущихся граждан и в часы ярости своей лишал жизни знаменитых беков, против него вопиющих»
[79].
