Последний, как только узнал о происшедшем в Кутаисе, стал точно так же приводить к присяге жителей ближайших к себе деревень и уговаривал их сопротивляться русским войскам, приближавшимся с разных сторон. Так, один отряд был направлен к Чхари, принадлежавшему царевичу Константину, для действия против Рачи, а другой – к селению Опишквити, на берегу реки Риона, близ Вард-Цихе, для действия против самого царя, находившегося в замке со всем собранным им войском. Мингрельское войско было разделено на две части и присоединено к первым двум отрядам, а гурийское ополчение вступило в Имеретию со стороны селения Саджавахо.
Напуганные сторонниками царя жители в первое время скрылись в леса и, собравшись большими толпами, устраивали в крепких лесах засеки, но потом, видя кроткое обращение с ними войск, возвращались в дома и охотно принимали присягу; духовенство же и князья противились ей
[398]. Большинство князей и дворян увозили свое имущество в горы, преимущественно в Рачу, где и укрылись под охраной крепостей и замков. Отряд, следовавший в Чхари, был встречен имеретинскими войсками, желавшими запереть ему Ликидарский проход, но простой обход русских войск заставил имеретин, без выстрела, бросить свои засеки, за которыми они было засели
[399].
Царь Соломон все время оставался в Вард-Цихе, рассчитывая на непроходимость лесов, болот и на глубину рек: Риона, Квирилы и Хани, окружавших его замок почти со всех сторон. Чтобы вытеснить его из Вард-Цихе и захватить в наши руки, полковник Симонович поручил Кавказского гренадерского полка майору Колотузову и штабс-капитану Сагинову наблюдать за переправами через реки Рион и Квирилу, близ селения Чегути. Шеф 9-го егерского полка, полковник Лисаневич, направлен по хребту гор, из Лосиатхеви через Загамское ущелье, к селению Хани, лежавшему на дороге к Ахалциху.
Как только Соломон узнал, что русские войска приближаются с разных сторон к его местопребыванию, он тотчас же отправил к Симоновичу архимандрита гелатского монастыря Давида с поручением описать раскаяние царя и просить помилования. Архимандрит заявил, что царь со слезами просит прощения. Человек слабый, малодушный и лишенный собственных убеждений, Соломон подчинялся мнению других и, не имея силы сбросить постороннего влияния, находился в самом несчастном положении. Он понимал всю грозившую ему опасность, но, не имея силы предотвратить ее, предавался полнейшему отчаянию. Оставаясь в Вард-Цихе, царь вел себя, «как слабое дитя, движущееся при поддержке помочей. Теперь он клянет своих советников, но при всем том, по привычке и влиянию их на его ум, не может разлучиться с сими сокровищами, особливо с князем Леонидзе, достойным виселицы, и с ним же совещевает»
[400].
Приезжавшие из Вард-Цихе единогласно утверждали, что Соломон в отчаянии бросался на пол, царапал себе лицо, рыдал и бесновался до такой степени, что приходил в бессилие. «Следовательно, грешно бы было, – писал Могилевский, – признавать его преступником наравне с его любимцами, которые, овладев даже и помышлениями его, испивали кровь несчастных жителей, под видом преданности своей к нему, и одни более достойны небесного гнева».
Советы и настояния таких лиц были пагубны для Соломона, вели его к пропасти и лишали одного из лучших качеств человека – самостоятельности. В одно и то же время царь просил пощады у Симоновича, сокрушался о своем несчастном положении и отправлял к Шериф-паше в Ахалцих князей Кайхосро, Семена и Беро Церетели. Он снабдил их подарками и просьбой, чтобы паша прислал ему лезгин для действия против русских войск
[401]. При таких условиях Симонович не мог верить в чистосердечное раскаяние Соломона и не мог остановить его от новой ошибки, в которую впадал он посылкой в Ахалцих трех братьев Церетели. Родственник посланных, князь Зураб Церетели, который бы мог отклонить царя от нового преступления, оказался человеком в высшей степени двуличным. Он вел себя крайне недобросовестно и старался угодить обеим сторонам или, по крайней мере, остаться на той, которая одолеет. Князь Зураб был, бесспорно, одним из умнейших в Имеретин, но не был чистым сыном своей отчизны, а человеком, пользовавшимся обстоятельствами для личных выгод.
Когда поездка Могилевского и свидание с царем были безуспешны, когда царь с решимостью отказался исполнить наши требования, тогда князь Церетели, присматривавшийся издали и зорко следивший за ходом переговоров, счел для себя более выгодным отдалить движение русских войск, на успех которых он не надеялся, а присоединиться к которым был должен, в силу данных письменных обязательств.
Отказавшись от свидания с Могилевским, из опасения получить поручение, несогласное с его видами, князь Зураб писал Тормасову, что, зная местные обстоятельства, он полагает отложить движение войск до другого времени, так как с наступлением лета будет действовать трудно.
«Хотя сильному войску все возможно, – писал он, – но здесь такие скалистые места, что царь легко укроется в место, недоступное для войска». Князь Церетели пугал, что вступление русских войск в Имеретию возбудит бунт, который не усмирить и в четыре года, так как царь заранее заставил народ присягнуть себе и обязал его клятвой сопротивляться русским силой оружия. Зураб просил дозволения быть посредником и окончить дело миром, взять аманатов, назначить депутатов
и отобрать новую подписку от князей и духовенства. Он просил не требовать от царя приезда в Кутаис, словом, говорил все то, что говорили Могилевскому сторонники царя и враги России.
«Не обращайте внимание на безрассудство царя, – писал князь Церетели Тормасову, – простите ему, по божескому милосердию, и не лишайте его царства, ибо я уверен, что Его Величество милует бессильных и невежественных прощает. Я знаю ваше человеколюбивое великодушие и потому осмелился доложить вам, тем более, что так лучше, и Имеретией мы можем воспользоваться с большей выгодой»
[402]. Так писал Церетели, желая отдалить появление русских войск, но когда, на следующий день, они явились в его имении, то Зураб стал говорить совершенно противное. «Вы пожаловали для дурака весьма хорошие палки, – писал он Тормасову; – думаю, что он не даст побить себя, а один вид палок его образумит»
[403].
На оба письма Церетели главнокомандующий отвечал, что требования наши не могут быть ни отменены, ни изменены, и воля великого государя будет исполнена во всякое время года. Точно такой же ответ был дан и архимандриту Давиду. Симонович говорил ему, что теперь царю поздно просить прощения, когда он, как отвергший все снисхождения, устранен от управления, в котором отныне навсегда власть его уничтожена в Имеретин; что теперь предстоит позаботиться о благосостоянии имеретин и водворить порядок среди народа, взятого в непосредственное управление русского императора. Архимандрит просил указать путь, по которому Соломон мог бы себя «спасти от пропасти, в которую низвергла его супротивность». Симонович отвечал, что царь может рассчитывать на лучшую будущность, если поедет сам к главнокомандующему, принесет чистосердечное раскаяние и, будучи уверен в своей безопасности, останется при нем до высочайшего решения его участи.
