К первому типу относятся государства восточной части североафриканского побережья Средиземного моря – Тунис, Египет и Ливия. Для него характерно быстрое свержение носителя власти, которого затем изгоняли, заключали под стражу или казнили. До данного исхода гражданское общество в каждой из этих стран могло в какой-то мере управлять революционным процессом. Ключевым фактором была относительная этническая и конфессиональная однородность обществ, позволявшая им создавать временные союзы отдельных социальных групп разной степени прочности. Они совместно работали над свержением режима, временно отбрасывая присущие им противоречия в «момент энтузиазма». Это известное выражение Карла Маркса было использовано им для описания «весны народов» – эпохи европейских революций 1848 года. «Весна народов» и «арабская весна», несмотря на то что их разделяют полтора столетия, удивительно схожи, если считать, что обе были демократическими явлениями, породили огромные ожидания и в итоге потерпели крах. За исключением Египта, на территории которого проживало коптское христианское меньшинство, составлявшее около 8 % населения, однако не имевшее политического веса, все три страны были практически исключительно суннитскими и арабскими. Единообразие нарушали лишь берберы-ибадиты, проживавшие в горах Нафуса, в ливийском административном центре Зувара и на тунисском острове Джерба, а также племена черных африканцев из ливийского Феццана. Однако ни одно из этих меньшинств не имело ни внутренних ресурсов, ни международных связей, необходимых для участия в строительстве общего будущего.
И все же после падения диктаторов каждое государство пошло своим путем, хотя всех их в конечном итоге коснулся терроризм. Парламентская демократия установилась в Тунисе – и только там. Здесь исламисты и светские партии мирно сменяли друг друга у руля. Восстание позволило Тунису восстановить ход своей истории, характеризовавшейся – до правления Бургибы – движениями реформаторов-модернизаторов, уходящими своими корнями в XIX век. Впрочем, серьезные социально-экономические проблемы отягощали процесс демократизации и способствовали в 2012 году выходу на сцену джихадистов.
В Египте спустя год после избрания в июле 2012 года президента из числа «Братьев-мусульман» произошел мятеж, вдохновленный Саудовской Аравией и ОАЭ, выступавшими за возвращение военного режима. Здесь история вновь доказала, что имеет свойство повторяться. В Египте возродился образ правления мамлюков – военного сословия, не передававшего власть по наследству, – предшествовавший тому пути модернизации и реформ, по которому Египет следовал с XIX века до 1950-х годов, прекратив движение в этом направлении лишь с установлением популистской диктатуры полковника Насера. И при маршале ас-Сиси джихадизм вновь поднял голову, особенно на Синайском полуострове.
Наконец, в Ливии вторжение Запада сыграло ключевую роль в падении режима Каддафи. На смену ему пришли внутренние социальные силы, крайне ослабленные неслыханной жестокостью его всепроникающей тирании. Страна элементарно раскололась между племенами, грызущимися за крохи от нефтяной ренты, что мешало воссозданию ее как жизнеспособной политической единицы. Более того, некоторые регионы перешли под временный контроль джихадистов. И это «несостоявшееся государство» стало главным перевалочным пунктом на пути нелегальной миграции африканского населения в Европу, продолжая традиции мусульманских невольничьих рынков. Хотя общий итог «арабской весны», за исключением Туниса, и можно назвать плачевным, согласно оценке, которая будет приведена ниже, эти три страны, хотя и испытали на себе ужасы террора, тем не менее избежали трагических последствий кровавого раскола между суннитами и шиитами.
Ко второму типу «арабской весны» относились Бахрейн, Йемен и Сирия. Они располагались в восточной части арабского мира, религиозные противоречия в которой имели более серьезные политические последствия, чем в Северной Африке. Восстания в этих странах либо сразу же, либо постепенно оказывались заложниками конфессиональных конфликтов. Именно от них зависело появление потенциальных альянсов между социальными группами, которые могли бы помочь народу «сбросить режим», следуя известному лозунгу. Да и не было здесь, по сути, единого «народа», который в принципе мог бы выдвинуть это требование в расколотом обществе в момент крушения существующего порядка.
Восстание в Бахрейне стало первым, которое подавили по религиозным соображениям. Здесь круглосуточные выступления против правящей династии проходили на Жемчужной площади столицы государства Манамы. Это был бахрейнский Тахрир, с той разницей, что протесты на Тахрире каирском привели 11 февраля 2011 года к смещению Мубарака военными. Тот факт, что большинство населения, а следовательно, и протестующих на Жемчужной площади, исповедовали шиизм, а члены королевской семьи были суннитами, послужил ключевым фактором военной интервенции, начатой 14 марта Саудовской Аравией, ОАЭ и Катаром. Все они, наряду с Бахрейном, входили в Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ). Это решение в значительной мере было обусловлено не только монархической солидарностью, но и той угрозой, которую представлял нестабильный – и дестабилизирующий обстановку – остров, находящийся в непосредственной близости от крупных саудовских нефтяных месторождений и предприятий катарской газовой промышленности.
Межконфессиональная рознь играла не менее значимую роль в Йемене и Сирии, но проявилась иначе. В Йемене нефтяные монархии ССАГПЗ в течение нескольких лет проявляли беспокойство в связи с активной работой Ирана с зейдитами, составлявшими большинство населения в горах на севере страны и в Сане – столице объединенного государства, образовавшегося после присоединения бывшей Народной Демократической Республики Йемен в мае 1990 года. Впрочем, данное течение шиизма настолько мало отличалось от суннизма, что представители обеих конфессий молились в одних и тех же мечетях, в чем я лично имел возможность убедиться еще в 1990-х годах. Это разительно отличало их от двунадесятников Ливана, Ирака и Бахрейна, проводивших очень четкую границу между местами отправления культа и догматами каждой деноминации.
Именно в это время начались агрессивные проповеди салафитов в северном Йемене. Щедро финансируемые салафиты обличали зейдитов как еретиков, обращали их детей в суннизм, отрывая от родителей. Реакция не заставила себя долго ждать. Она приняла форму движения хуситов, названного так по имени его основателя. Столкнувшись с угрозой своему существованию, представители движения обратились к близким им по духу шиитам, и Тегеран вскоре начал воспринимать этих новых союзников как своего рода прообраз йеменской «Хизбаллы». Так же их относились к ним и саудовцы, обеспокоенные появлением у своих южных рубежей военной группировки, равняющейся на Тегеран.
Сначала участникам развернувшегося в Йемене весной 2011 года восстания, в котором племенные факторы смешивались с региональными, удалось отстранить от власти президента Али Абдаллу Салеха. Тогда казалось, что процесс движется в направлении демократизации власти, основанной на традиционной системе межплеменных договоренностей и взаимных уступок. Однако в сентябре 2014 года хуситы, покинув свои традиционные опорные пункты на северо-западе страны, захватили столицу Сану. Так был запущен механизм ответных действий, кульминацией которых стала военная интервенция Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратов в следующем году. С этого момента Йемен стал вторым фронтом шиитско-суннитского конфликта, параллельно тому, который уже существовал в Леванте.
