Именно так движение «ан-Нахда» стало восприниматься частью тунисской буржуазии (порою даже теми ее представителями, что придерживались светских взглядов) в качестве единственной силы, способной обеспечить общественный порядок. В его пользу говорили два аргумента: во-первых, ряд его лидеров подвергался преследованиям со стороны ненавистного старого режима. Во-вторых, восстанавливая порядок, «ан-Нахда» не шла на коренную ломку социальной иерархии в обмен на усиленную исламизацию политической сферы. 21 февраля 2011 года бурные протесты бедноты перед дворцом Касба – ставкой временного правительства – создали угрозу массовых беспорядков и начала открытой классовой борьбы. Следующий шаг в виде превращения «ан-Нахды», вышедшей из недр «Братьев-мусульман», в правящую партию после победы на выборах в Национальную конституционную ассамблею в октябре 2011 года, стал возможным благодаря Верховной комиссии по достижению целей революции, созданному тунисцами на время переходного периода органу, в котором были представлены независимые юристы. Эта организация не имела аналогов ни в одной другой стране, охваченной «арабской революцией». Введенная Комиссией система выборов с пропорциональным представительством ограничивала возможности партии-победительницы, которые предоставила бы ей мажоритарная система, что вынуждало партию «ан-Нахда» к формированию коалиции с двумя светскими партиями. Это были левоцентристский «Конгресс за Республику» (КЗР) под председательством Монсефа Марзуки и правоцентристский «ат-Такаттуль» («Демократический блок за труд и свободу»), возглавлявшийся Мустафой бен Джафаром. Коалиция сформировала правительство, получившее прозвище «тройка». В этом смысле Тунис избежал судьбы Египта, где исламисты, захватив три четверти мест в парламенте, вступили в жесткую конфронтацию с армией.
Такая упряжка в три лошади, в которой коренник шел рысью с опущенной головой, а пристяжные неслись галопом, была в XIX веке для русских саней и телег оптимальным средством передвижения по утопающим в грязи или заснеженным дорогам. Это сравнение применимо и к тунисской коалиции, где каждый шел своим аллюром, сводя воедино энергетику различных социальных и региональных групп и идеологические веяния. Уроженец забытого Богом юга страны Монсеф Марзуки, невролог, получивший образование во Франции, где жил и практиковал много лет, стал первым смуглокожим тунисским президентом (хотя в переходный период 2011–2014 годов этот пост и являлся скорее символическим). Голубоглазый блондин османского происхождения Мустафа бен Джафар возглавил Конституционную ассамблею.
Партия «ан-Нахда» назначила премьер-министром (наделенным реальными полномочиями) инженера Хамади Джебали, выпускника элитной парижской Национальной высшей школы искусств и ремесел. Этот выходец из прибрежного города Сус представлял в партии течение, наиболее открытое для политического диалога с секуляристами и средним классом. В 1987 году он заложил бомбу в отеле родного города, в чем потом должным образом покаялся. 29 октября 2011 года, за несколько дней до вступления в должность, Джебали дал мне интервью. Он объяснял мне тогда, что партия отказалась от тоталитарного наследия «Братьев-мусульман», взявших за образец для подражания коммунистические партии, в пользу социал-демократической ориентации. Он отвергал стратегию алжирского ИФС (Исламского фронта спасения), которая привела к гражданской войне и политическому хаосу девяностых. При этом Джебали в высшей степени одобрительно отзывался о турецкой Партии справедливости и развития (ПСР) Эрдогана, рассчитывая на то, что она обеспечит ему поддержку Европы и США.
Годом позже, 12 сентября 2012 года, уже президент Тунисской Республики Монсеф Марзуки описывал мне активистов партии «ан-Нахда» как «демократов с серьезным религиозным багажом – подобно европейским христианским демократам, – а в социальном плане скорее либеральных консерваторов». Роль своей партии – КЗР (Конгресс за республику) – он видел в проведении «глубоких социальных реформ». В течение всего первого года своей работы «тройка» испытывала постоянное давление со стороны обездоленных тунисцев, и Марзуки предсказывал поражение на выборах, если эти реформы не будут проведены. Два года спустя эти опасения оправдались. По его мнению, салафиты были лишь «идеологической маской, служившей для выражения социальных требований бедноты».
Впрочем, такое видение ситуации Марзуки, отражавшее классическое представление марксистов о религии как о простой надстройке, было далеко от истины. Его ошибка заключалась в том, что он не принимал во внимание тот культурный раскол, на основе которого движение «ан-Нахда» и его наиболее крайнее проявление в виде джихадизма организовывали линии разлома общества. Не замечал он и того, что «классовая борьба» была для них лишь фигурой речи. Хотя принадлежность к «обездоленным» и была мощным мобилизующим фактором, в ригористской исламистской риторике противостояние между буржуазией и пролетариатом формулировалось в совершенно иных терминах – как битва, в которой определяющими факторами были «верность и отчуждение» («аль-валя валь-бара»). Это выражение из Корана стало ключевой фразой и главным лозунгом как салафитов, так и джихадистов.
В их представлении, есть истинно верующие (хранящие «верность» явленной им Истине и ее толкователям) и есть отступники, еретики, безбожники, которых первые «отчуждают» от себя. Этот разрыв непреодолим и делает их сосуществование в рамках одного общества невозможным. Остается только два варианта: либо организовывать территориальные анклавы, которые, подобно метастазам, расползутся по всему миру (как надеялись салафиты), либо создавать общину, очищенную от скверны террором и массовыми убийствами (способом реализации такой концепции на практике в 2014–2017 годах стал «халифат» ИГИЛ).
В Тунисе с середины 2012 года консенсус между «умеренными» исламистами и секуляристами, воплощением которого служила «тройка», споткнулся именно об эти трудности. Вопрос о том, идти или нет на сделку с экстремистами, поднимал проблему принципиально разного отношения к характеру Конституции, в которой упоминание ислама должно было сочетаться с признанием свободы вероисповедания. Это было главное препятствие к достижению договоренности между партией «ан-Нахда» и светским средним классом. Тот отдавал должное исламистскому движению, но обвинял его в неспособности сдержать рост насилия со стороны джихадистов, достигшего апогея в ходе трагических событий 2015 года. Это обстоятельство меняло баланс сил на политической сцене с 2013 года не в пользу партии «ан-Нахда» и заставляло Рашида аль-Ганнуши вносить коррективы в свой курс.
Салафиты перешли к открытой конфронтации в университете Мануба, в высшей степени символичном месте на окраине столицы. Они попытались захватить факультет филологии и гуманитарных наук, который считали оплотом безбожия. Экстремисты заставили студенток закрывать лицо никабом, захватили кабинет декана, спустили тунисский флаг и заменили его черно-белым знаменем «халифата» с текстом шахады (исламского «свидетельства о вере»). Все это происходило в ноябре 2011 года, когда «тройка» уже приступила к работе. Салафиты воспользовались благодушием некоторых министров из числа членов партии «ан-Нахда», чтобы нарушить мирное течение жизни в кампусе и обеспечить себе доминирование над всеми прочими силами. Их главный агитатор, джихадист Мухаммед Бахти, освободившийся по амнистии в марте 2011 года, рассказывал мне, что цель их заключалась в том, чтобы «выгнать профессоров, этих атеистов и сторожевых псов французов, промывших им мозги».
