После того как «революционеров» («суввар») площади Тахрир к концу 2011 года оттеснили на обочину политической жизни, Египет, к тому времени уже избавившийся от Мубарака, оказался между молотом «Братьев-мусульман» и наковальней военных. Первые одержали победу сначала на парламентских, а затем и на президентских выборах, которые в июне 2012 года выиграл их кандидат Мухаммед Мурси. Но уже 3 июля 2013 года они были изгнаны из всех органов власти, после того как движение «Тамарруд» (буквально: «Бунт») вывело на улицы миллионы их противников при активной поддержке военных. Армия постепенно восстанавливала реальный контроль над положением, который она на год уступила «Братьям-мусульманам», дав тем возможность продемонстрировать свой потенциал, а себе – перегруппироваться для контрнаступления. Маршал ас-Сиси сменил Мурси на посту главы государства, заняв достойное место в ряду таких военных-лидеров Египта, как полковник Насер, генералы Садат и Мубарак, а до них – мамлюкские султаны.
В Тунисе свержение Бен Али привело к установлению демократии, каковы бы ни были ее недостатки. В Египте же после интерлюдии в виде утопичного и хаотичного восстания с лета 2012 года сменяли друг друга два авторитарных режима, противостоявших друг другу. Второй, военный, победил и вернулся к власти с новыми силами, всерьез и надолго. Прочность контроля военных над госаппаратом имела гораздо более глубокие структурные основания, чем представлялось большинству наблюдателей – включая автора этих строк – в разгар революционной эйфории.
В декабре 2011 года, спустя десять месяцев после начала революционных событий, я ужинал в Гелиополисе, жилом пригороде Каира, с генералом, которого считали тогда «мозгом» Высшего совета Вооруженных сил. Эту редкую возможность пообщаться с военным аналитиком мне предоставил мой ныне покойный друг, выдающийся египетский прозаик Гамаль аль-Гитани (скончался в 2015 году). И в ходе этого ужина в офицерской столовой Главного управления войск ПВО (род войск, считающийся в Египте элитным) генерал поделился с нами секретами стратегии Высшего совета.
Она сводилась к тому, чтобы позволить «Братьям-мусульманам» выиграть выборы, в том числе президентские, и тем самым дать им возможность продемонстрировать всей стране свои сектантство и некомпетентность. Наученный горьким опытом народ быстро положит этому конец, призвав на помощь армию, которая и возьмет власть. Мы вежливо слушали его рассуждения. Тем временем старомодный метрдотель подал нам блюдо с мидиями, плававшими в густом соусе бешамель, навевавшими ассоциации с кухней начала пятидесятых, с делами давно минувших дней короля Фарука. Несомненно, именно этот бабушкин рецепт окончательно убедил меня в том, что наш собеседник с его реакционными рассуждениями совершенно оторван от реальности. Продвинутые интеллектуалы и пылкие революционеры, в кругу которых я вращался с утра до вечера, окончательно списали в утиль этих отставших от жизни жалких солдафонов после отставки Мубарака. Наступало время «Революции 2.0» и животворящего радостного переполоха площади Тахрир, на которой «запрещали запрещать», возрождая ключевой лозунг «Красного мая» 1968 года в Париже!
Осенью 2012 года, вычитывая перед отправкой в издательство пространный текст «Арабской страсти» («Passion Arabe»), моих путевых заметок, посвященных «арабской весне», я удалил рассказ о вечере в Гелиополисе, до такой степени смехотворными и едва ли достойными упоминания показались мне пророчества нашего радушного хозяина! Несмотря на свое тридцатилетнее знакомство с реалиями жизни на берегах Нила, и меня захватило всеобщее воодушевление. Я даже не обратил внимания на то, что, в отличие от Туниса, Египет не прошел через собственный «момент энтузиазма», который Маркс в 1848 году обозначил в качестве предвестника любой революции, – временный союз неимущей городской молодежи и среднего класса, направленный на свержение режима.
Феномен площади Тахрир
Протест на площади Тахрир представлял собой непрерывное действо, разыгрываемое в основном несколькими десятками тысяч молодых образованных людей. Его широко освещало телевидение, что создавало преувеличенное представление о движущих силах восстания и неожиданно обеспечивало им доступ к политическим элитам эпохи глобализации, с которыми они говорили на одном языке и имели общие ценности. Но это не давало им возможности присоединиться ни к требованиям бедной молодежи, в избытке имевшейся в стране, численность населения которой в 2011 году превысила 80 млн человек (а к 2020 году преодолела отметку в 100 млн), ни к средним классам в самом широком понимании.
В течение восемнадцати судьбоносных дней, с 25 января по 11 февраля 2011 года, многочисленные акции протеста происходили и в других египетских городах – от Александрии до Асуана. В ходе беспорядков их участники поджигали отделения Национально-демократической партии Мубарака и полицейские участки. Впрочем, такого рода вспышек народного гнева было недостаточно, чтобы разжечь пламя восстания, которое неизбежно бы вылилось в революцию. Восставшие ходили по площади Тахрир кругами как в прямом, так и в переносном смысле, а все их действия снимались на камеры, установленные на балконах близлежащих зданий. Давление на Мубарака достигло такой степени, что Генштаб предпочел вывести его из игры. Армейская верхушка сполна воспользовалась шансом избавиться от дряхлеющего президента, носящегося с проектом учреждения наследственной монархии. С этого момента время работало против движущих сил восстания, так и не сумевших по горячим следам распространить его вширь и вглубь на территории огромной страны, задыхающейся от перенаселенности. В образовавшийся вакуум в скором времени хлынула волна «Братьев-мусульман», которая в конечном итоге разбилась о стену штыков.
Небольшие размеры Туниса (11 млн жителей), его относительная удаленность от Ближнего Востока и близость к Европе, сильный средний класс и слабая армия – все это позволило стране стать испытательным полигоном для революции. Но что бы здесь ни происходило, это не ставило под угрозу ни стабильность региона в целом, ни его интегрированность в систему международных отношений. Напротив, огромные масштабы Египта, охваченного революционными событиями, не могли не означать серьезных скорых последствий для Ближнего Востока. Опасность угрожала и нефтяным монархиям азиатского побережья Красного моря, и хрупкому равновесию, установившемуся в ходе израильско-палестинского конфликта, участников которого отделяла от Синайского полуострова только пустыня Негев, и особенно сектору Газа, с 2007 года находившемуся под контролем ХАМАС.
Конечно, Египет образца 2011 года утратил былое величие времен Насера. Он уже не мог похвастать ни наличием самой образованной в регионе правящей элиты, ни тем, что его СМИ контролируют информационные потоки и индустрию развлечений в арабском мире, как это было в эпоху освобождения Ближнего Востока от европейского колониального владычества, ни лидирующими позициями в экономике. Египетская система образования, став общедоступной, развалилась, радио «Голос арабов» отныне вещает не из Каира, а через спутниковые каналы Дубая и Дохи. Основным источником благосостояния на Ближнем Востоке стало перераспределение нефтегазовой ренты, получаемой странами Персидского залива. Некогда грозный арабский исполин страдал ожирением, близорукостью и тугоподвижностью суставов. Но, если бы он рухнул или хотя бы склонился на сторону одного из лагерей, борющихся за гегемонию, это привело бы к дестабилизации всего баланса сил, сложившегося в регионе.
