А вот Европу и Запад это обеспокоило до такой степени, что подготовило почву для новых военных интервенций. Джихадизм, распространившийся из Феццана на территорию Мали, вынудил Францию в январе 2013 года начать военную операцию под кодовым названием «Сервал» с целью взять под контроль города Гао и Тимбукту. В Сабрате формировались и пополнялись отряды тунисских джихадистов, в том числе тех, что участвовали в кровавых акциях в музее Бардо и на пляже Суса в марте и июне 2015 года. Возникли страхи, что начнутся нападения на европейские суда в духе берберских пиратов, державших в страхе западное Средиземноморье, или – в осовремененной версии – в виде ракетных ударов с прибрежной территории, контролируемой игиловцами. Руководствуясь этими опасениями, американские и французские ВВС и силы специального назначения должны были приступить во взаимодействии с мисуратским ополчением и армией маршала Хафтара к проведению новых операций. Цель этих операций, подобных тем, что проводились против сил Каддафи в 2011 году, заключалась в вытеснении джихадистов с занятых ими позиций. В Сирте бои продолжались более семи месяцев и завершились в декабре 2016 года. В Бенгази лишь к июлю 2017 года удалось погасить очаги сопротивления остатков отрядов «аль-Каиды», ИГИЛ и «Ансар аш-шариа» в квартале Сук-аль-Хут («рыбный рынок») у той самой площади Тахрир, ставшей в феврале 2011 года колыбелью восстания.
Как и в Египте, где режим, установившийся в результате военного переворота в июле 2013 года, развязал салафитам руки для противодействия «Братьям-мусульманам» и джихадистам, успешное наступление на анклавы последних в Киренаике стало возможным благодаря договоренностям между маршалом Хафтаром и местными салафитами и принесло такие же результаты. Джихадисты, ссылаясь на авторитет Раби аль-Мадхали – саудовского улема, имевшего многочисленных последователей не только во всем суннитском арабоязычном мире, включая Триполи, но и среди мусульман, мигрировавших в Европу, – завили о своей поддержке Хафтара и решительном осуждении «Братьев-мусульман».
Подобно египетским коптам, ставшим жертвами сближения власти и салафитов, поносивших их как «неверных», ливийские берберы-ибадиты осуждались как «еретики». Одновременно имамы в мечетях призывали (и их призывы претворялись в жизнь) к ограничению прав женщин и свободы слова. Что касается игиловцев, то, в отличие от Сирии, им не удалось установить сколь-нибудь продолжительный единообразный контроль над захваченной территорией. Даже в их рядах межплеменная рознь брала верх над общей идеологией, снижая их боевой потенциал и давая возможность вычистить их из районов, где они окопались, – от Дарны до Сабраты. Весной 2018 года силы ИГИЛ передислоцировались на фактически «ничейные» земли» южного Феццана. Вернувшиеся после падения «халифата» ИГИЛ из Сирии и Ирака боевики пытались создать плацдарм в этих местах, которые тут же стали объектом регулярных авиаударов Африканского командования вооруженных сил США (АФРИКОМ). Американцы рассматривали этих игиловцев как «устойчивую угрозу». Эта угроза была чревата отдельными операциями с участием террористов-смертников, но к длительной оккупации городской местности игиловцы были неспособны.
Еще один предмет серьезной озабоченности международного сообщества, и в первую очередь Европы, безвозвратно погубил образ «ливийской весны». Речь о массовой нелегальной миграции сотен тысяч африканцев через триполитанские порты в Италию, а оттуда в другие европейские страны. Помимо гуманитарной катастрофы в виде гибели в море или необходимости спасения от смертельной опасности людей, переправлявшихся на утлых суденышках, Европа получила тьмы неимущих малообразованных молодых людей. Освоение этими массами, находившимися в расцвете репродуктивного возраста, богатого Старого Света, продолжающего стареть, страдающего от безработицы и обеспокоенного снижением рождаемости, представляло фундаментальную политическую проблему для принимающих их стран. Тревога, вызванная «великим замещением», как называли это явление представители крайне правых, способствовала прогрессирующему по итогам каждых новых выборов «поправению» политического поля Европы.
Эти настроения подогревались волнами миграций, которые начали захлестывать континент вследствие тектонических сдвигов, обусловленных последствиями «арабской весны». На волну африканцев, поставлявшихся Ливией, наложились потоки беженцев, стекавшихся транзитом через Турцию из Сирии, Ирака и даже Афганистана. Меры, принятые в 2017 году европейцами для воспрепятствования переправке мигрантов через Средиземное море, существенно ограничили их приток. Суть их сводилась преимущественно к тому, что ЕС выделял деньги племенам, населявшим прибрежные районы, чтобы те мешали отплытию судов. В результате эти неприкаянные мигранты становились жертвами разного рода злоупотреблений и жестокого обращения. Дно было пробито в ноябре 2017 года, когда в районе Триполи репортеры обнаружили настоящие невольничьи рынки, где бойко торговали чернокожими рабами.
Так ливийская «арабская весна», зародившаяся на волне энтузиазма «Революции 2.0», шесть лет спустя отбросила страну в эпоху мусульманских работорговцев, переправлявших через пустыню африканских «неверных», захваченных в набегах на джунгли и саванны. Живой товар после продажи перегоняли по тем же дорогам, по которым сейчас пылили фургоны, набитые нелегальными мигрантами. Это кошмарное видение стало явью и в другой части света: на невольничьих рынках, функционировавших в Мосуле в 2014–2017 годах. Здесь Исламское государство торговало женщинами и детьми из общины езидов, доставшимися им в качестве боевых трофеев после захвата территории их проживания. Именно такие рынки франко-тунисский джихадист Бубакр Абдель Хаким намеревался создать в Европе, чтобы пускать на них с молотка семьи немусульман, как только черное знамя ИГИЛ будет реять над Елисейским дворцом.
При таких обстоятельствах посреднические усилия ООН были оформлены так называемым «Ливийским политическим соглашением», подписанным 17 декабря 2015 года в Схирате (Марокко) представителями Бенгази и Триполи. Соглашение противоборствующих «правительств» изначально было обречено. Каждая из сторон полагала, что выиграет больше, преследуя собственные цели, чем добиваясь национального согласия. Спустя два года после подписания соглашения, 17 декабря 2017 года, маршал Хафтар заявил, что денонсирует его и готов взять на себя командование вооруженными силами всей Ливии. Его амбиции вышли на первый план именно в тот момент, когда нестабильность сложившихся в стране альянсов сделала крайне туманной даже среднесрочную перспективу успешного завершения мирного процесса.
Летом 2014 года ополченцы из Мисураты и Зинтанские бригады, определявшие в первые годы революционного процесса, кто будет стоять у руля в стране, вели между собой в Триполи беспощадную борьбу за контроль над столицей – борьбу, в которой зинтановцы уступили. Теперь и тех, и других постепенно оттесняли на обочину политической жизни. Это произошло в результате консолидации центров власти в Бенгази, где командовал маршал Хафтар, и в Триполи, где Фаиз Саррадж, признанный международным сообществом, опирался на силы местных милиций. Мисурата играла решающую роль в уничтожении оплота джихадистов в Сирте в конце 2016 года, но теперь чувствовала себя обделенной – тем более что мисуратские предприниматели, обосновавшиеся в Бенгази, были изгнаны оттуда местными племенами, не желавшими поддерживать врагов маршала Хафтара. В результате 28 марта 2018 года делегация Мисураты отправилась в Зинтан добиваться невозможного – примирения двух извечно враждовавших городов. Цель миссии заключалась в том, чтобы сообща вернуть себе былое влияние в обеих фактических столицах страны. В Зинтане Сейф аль-Ислам Каддафи, находившийся под домашним арестом, заявлял о своих президентских амбициях, дорогих сердцу тех, кто вздыхал по временам, когда царил порядок. Какие бы злоупотребления ни допускал его отец-диктатор, даже это было гораздо предпочтительнее нынешнего хаоса. Этими заявлениями Каддафи-младший фактически противопоставлял маршалу Хафтару, выступавшему со схожими идеями, но из другого лагеря.
