Иракская армия продемонстрировала полную беспомощность перед игиловцами, стремительно наступавшими после захвата Мосула в июне 2014 года. Но бойцы Пешмерга (особенно рожавские YPG) оказывали более стойкое сопротивление и сумели отогнать джихадистов на подступах к Киркуку. Эта спорная территория была де-факто аннексирована курдами, которые начали добывать и экспортировать нефть в ущерб Багдаду, что вызвало гнев последнего. Возникший таким образом конфликт с федеральным центром достиг апогея летом 2017 года и разрешился не в пользу курдов.
С одной стороны, взятие Мосула в июле позволило центральному иракскому правительству вновь утвердить свою власть в регионе, опиравшуюся на штыки Сил народной мобилизации. С другой, в ходе референдума о судьбе курдской государственности, демонстративно организованного в сентябре по инициативе бессменного главы автономии Масуда Барзани, более 92 % проголосовавших высказались в пользу независимого Курдистана. Итоги голосования признала только Россия, очевидно, заинтересованная в эксплуатации нефтяных месторождений Киркука, где в октябре компания «Роснефть» получила 60 % в нефтепроводе на Джейхан. Багдад не согласился с волеизъявлением курдов, отреагировав на него запретом на международное авиасообщение с Эрбилем и тем самым усугубив экономический кризис в регионе. Международное сообщество, обеспокоенное появлением нового очага напряженности, также не поддержало этот несвоевременный плебисцит, триумфальные результаты которого так и остались на бумаге.
17 октября того же года, после похорон в Сулеймании бывшего президента Ирака и легендарной фигуры курдского национального движения Джаляля Талабани, подразделения Пешмерга, контролировавшие наряду с ПДК Киркук, согласились покинуть регион. Их сменили соединения иракской армии и «Сил народной мобилизации». Вывод курдских сил, уступивших совместному давлению Тегерана и Багдада, осуществлялся под контролем иранского командующего спецподразделением «аль-Кудс» Касема Сулеймани. В апреле 2018 года курдские избиратели, с которыми я встречался в Эрбиле, без особого подъема готовились участвовать в выборах в иракский Совет представителей. Отсутствие энтузиазма объяснимо, учитывая то, что несколькими месяцами ранее подавляющее большинство из них голосовало за независимость.
Уже ослабленные политически в Ираке курды одновременно подвергались на севере Сирии атакам турецких войск. В ходе великого переустройства Леванта, осуществлявшегося после ликвидации «халифата» ИГИЛ и на фоне близящегося поражения сирийского восстания, они оказались в ситуации, до боли напоминавшей ту, что сложилась в трещавшей по швам Османской империи вскоре после окончания Первой мировой войны. Закрепив свои национальные чаяния в Севрском договоре, курды были вынуждены под военным давлением Ататюрка пойти на отказ от них, оформленный Лозаннским мирным договором. Век спустя они могли схожим образом воспользоваться уникальным окном возможностей, распахнувшимся для реализации их притязаний. Эти возможности предоставлял им, в первую очередь, крах саддамовского режима в Ираке, затем ключевая роль, которую они сыграли в сдерживании ИГИЛ в 2014 году, и, наконец, ликвидация «халифата» в Ракке в 2017 году. Но курды вновь переоценили свои силы, принимая решение о проведении пресловутого сентябрьского референдума. Единственное, чего они добились, это сплотили против себя государства, на территории которых проживали. Иран, Ирак и Турция преодолели свои разногласия, чтобы воспрепятствовать обретению курдами независимости, которую каждое из этих государств рассматривало как экзистенциальную угрозу. Эрдоган, как и Ататюрк в 1920-е годы, прибег к военному нажиму, организовав операции «Щит Евфрата» и «Оливковая ветвь».
А великие державы, от России до США и стран ЕС, были не готовы отправлять своих солдат гибнуть за гипотетическое курдское государство, даже в благодарность за помощь в борьбе с ИГИЛ. Это продемонстрировал Дональд Трамп, объявивший в конце марта 2018 года о намерении вывести в течение полугода американских военнослужащих из Сирии. По мере того, как США наращивали производство сланцевых нефти и газа, добившись самообеспечения углеводородами, а затем, становясь их экспортером, для Белого Дома становилась все менее приемлемой перспектива вмешательства сухопутных войск в ближневосточный хаос. Слишком уж дорого обходилась американцам с начала XXI века не оправдавшая себя результатами оккупация Афганистана и Ирака.
По примеру своего предшественника Барака Обамы, несмотря на расхождения с ним в оценке ситуации, сорок пятый президент США поручил странам – исполнителям на местах задачу сохранять или менять баланс сил, не вмешиваясь в него напрямую. Обама видел в укреплении «Братьев-мусульман», поддерживаемых Катаром и Турцией, и в возвращении Ирана на международную арену черты утверждения нового мира, проявившиеся с началом «арабской весны», мира, с которым он стремился наладить диалог («engagement»). Дональд Трамп же никакого доверия к такого рода «высоким отношениям» не испытывал. Он вернулся к основам американской политики, совершая глубоко символические действия, демонстрировавшие благосклонность к традиционным союзникам и недоверие к вчерашним противникам, которым протянул руку его предшественник. Так, в мае 2017 года Трамп продлил соглашение о борьбе с терроризмом с Саудовской Аравией, согласившись забыть о ее причастности к терактам 11 сентября 2001 года. А 14 мая 2018 года – спустя шесть дней после выхода США из венских соглашений по ядерной программе Ирана – он распорядился о переносе американского посольства в Израиле из Тель-Авива в Иерусалим.
Иран: гегемон или колосс на глиняных ногах?
14 июля 2015 года в столице Австрии пять постоянных членов Совета безопасности ООН и Германия (так называемая группа «Р5+1»), а также Европейский Союз подписали с Ираном Совместный всеобъемлющий план действий (СВПД) по ядерной программе этой страны. Тегеран отказывался от обогащения урана в военных целях (сроком на 15 лет и под надлежащим контролем МАГАТЭ). В обмен на это пошагово снимались наложенные на Иран в связи с его ядерной программой санкции Совета безопасности ООН, США и Евросоюза. Это возвращение Ирана в содружество наций было, главным образом, плодом усилий Барака Обамы. Президент США был убежден, что выход из сирийского кризиса, в котором важную роль играл Иран, поддерживавший правящий режим, возможен только в том случае, если Исламская республика перестанет быть страной-изгоем и начнет нести ответственность за свои действия. Из дестабилизирующего фактора Иран должен был превратиться в гарант стабильности в Персидском заливе, снижая там напряженность, а стало быть, и цены на энергоносители, четверть мирового потребления которых ежедневно обеспечивал экспорт из этого региона. Во многом для того, чтобы добиться подписания этого договора, США отказались от авиаударов по Сирии в сентябре 2013 года после применения химического оружия в Гуте, хотя в Вашингтоне и называли данный инцидент «чертой, которую нельзя переходить». И действительно, в ноябре 2013 года было заключено предварительное соглашение между «Р5+1» и Ираном, где в июне на пост президента республики заступил «прагматик» Хасан Рухани, сменивший любителя провокационных выступлений Махмуда Ахмадинежада. Подписание Итогового соглашения в июле 2015 года состоялось в тот момент, когда бесчинства ИГИЛ в Европе достигли апогея – между январскими терактами в редакции «Charlie Hebdo» и кошерном магазине и ноябрьской бойней в «Батаклане» – и ровно за год до массового убийства в Ницце в день французского национального праздника в 2016 году. В условиях нарастания джихадистской угрозы Вашингтон и Брюссель, преодолевая разногласия, искали точки соприкосновения с Ираном и Россией. И не успели просохнуть чернила на Итоговом соглашении по СВПД, как Москва, принимавшая самое живое участие в отстаивании на переговорах о нем интересов своего иранского союзника, разместила в сентябре 2015 года на сирийской авиабазе Хмеймим свою авиацию во имя борьбы с терроризмом. Этот шаг станет решающим для исхода гражданской войны фактором.
