Впрочем, пока что оба они были в плену у прихотливой богини, решившей держать их вдали и от ее старой, и от ее новой родины. Буря, оторвавшая корабль Менелая от других, скоро отбушевала; но когда небо прояснилось, ни Менелай, ни его искусный кормчий не знали, где они и куда им держать путь. Брали направление наобум, чтобы доехать хоть куда-нибудь, к каким-нибудь людям и от них узнать дальнейшее; и действительно, они видели населенные города, пасущийся скот, обработанные поля, но люди их языка не понимали и об Элладе и Трое никакого представления не имели. Иные их встречали гостеприимно, от иных приходилось спасаться в поспешном бегстве. Иногда нужда заставляла пловцов превращаться в морских разбойников и внезапным набегом на приморское селение обеспечивать себе продовольствие на ближайшие дни. Так протекали дни, месяцы, годы – девять полных лет. Все устали и одичали, а конца все еще не было видно.
Наконец судьба сжалилась над скитальцами: в приютившей их стране они узнали Египет, древнюю родину Даная, родоначальника аргосских царей. Хотя гостеприимство не принадлежало if исконным качествам его народа, все же урок, данный некогда Гераклом Бусириду, не прошел бесследно: египетский царь принял эллинских странников радушно и указал им путь, которого следовало держаться, чтобы доехать домой. С радостью в сердце двинулись они дальше, доехали до острова Фароса – вдруг погода изменилась, подул резкий северный ветер, продолжать путь не было никакой возможности. Бездеятельно блуждали пловцы по пустынному острову; им вспомнились далекие авлидские дни. Припасы, данные гостеприимным царем, быстро пришли к концу; матросы стали удить рыбу, отчасти чтобы убить скуку, отчасти чтобы прокормиться. Но ветер оставался все тот же, конца бедствию никто предсказать не мог.
С тоской в душе блуждал и Менелай по унылому берегу плоского острова. Вдруг видит – среди пены разбивающихся об утесы волн показывается русая голова девушки, за ней плечи, грудь – и внезапно перед ним стоит неописуемая красавица. На волосах венок из водорослей, с синего платья стекает морская вода; подходит к герою, кладет ему руку на плечо: «Что призадумался? Не могу ли я помочь беде?» Он ей все рассказал. Она покачала головой. «Очевидно, – говорит, – какой-то бог гневается на тебя, но какой, за что и как его умилостивить – этого не знаю; тут требуется некто поумнее бедной Идофеи». – «Кто же такой?» – спросил Менелай. «Мой отец, Протей». – «Так веди меня к нему, я его умолю». Идофея засмеялась. «Так он тебя и послушается! Нет, тут хитрость нужна. Послушай; возьми с собою трех надежных товарищей и приведи их сюда; тем временем и я пойду за делом».
Исполняя ее волю, Менелай привел с собою трех своих лучших матросов и стал дожидаться появления ласковой нимфы. И действительно, она скоро выплыла вновь из своего подводного терема и принесла с собою четыре моржовых шкуры. «Мой отец, – сказала она, – выйдет скоро сюда из морской глубины, чтобы погреться на солнце со своим стадом моржей. Если он вас признает людьми, то он тотчас скроется, и тогда все погибло. Но я покрою вас этими шкурами, и он вас примет за моржей. Сосчитав свое стадо, он вздремнет; тогда вы набросьтесь на него и держите крепко, крепко. Слышите? Крепко держите и не пускайте, что бы он ни делал, как бы вас ни пугал. Вредить вам он не может, а напугать может: не будьте же трусами!»
С этими словами она надела на каждого моржовую шкуру. Но дело оказалось не очень легким. Очутившись в шкуре морского чудовища, Менелай Один из них в испуге отскочил, но другие, помня слова Идофеи, не выпускали чудовища из рук: они знали, что это превращение было только обманом для глаз, что сил у мнимого льва было не больше, чем у прежнего старика. Видя, что лев не подействовал, Протей вдруг обернулся дельфином, чтобы прыжком в море спастись от врага. Но прыгнуть ему не удалось: веревки его держали за плавники и хвост, а товарищи Менелая вдобавок сели ему один верхом на спину, другой на его плоскую морду. Чтоб избавиться от этих неприятных всадников, Протей стал внезапно гладким змеем, и вначале дело пошло недурно. Оба ахейца покатились на песок, и из веревок ему удалось выскользнуть. Но зато Менелай, схватив его за горло, принялся его так жестоко душить, что он вскоре сник. И вдруг змей расплылся струей воды, которая постепенно стекает по отлогому берегу в море. Но герой не дал себя смутить и этой хитростью: мгновенно он провел пятой глубокую борозду в мягком песке, вода собралась в этой борозде, дальше течь было невозможно. Образовалась обыкновенная лужа; сидят наши пловцы по ее краям и смотрят, что дальше будет. Замутилась лужа, закипела, брызнула фонтаном – а фонтан стал чайкой с расправленными крыльями, готовой вспорхнуть. И это, однако, не удалось: и крылья и ножки чайки оказались в цепких руках ахейцев; как она ни барахталась, а освободиться не могла. Уперлась она в землю и как бы приросла к ней; крылья стали раскидистыми ветвями, и в одно мгновение перед удивленными глазами ахейцев стоял огромный тополь, зеленая вершина которого весело шумела под порывами северного ветра. Это было неприятно; конечно, бежать в этом виде Протею нельзя было, но он мог, если бы пожелал, – взять измором своих противников. «Принеси топор!» – крикнул Менелай одному из товарищей. Тополь, видимо, испугался: он съежился, зашипел и внезапно стал огнем. «Шкурой его!» – крикнул Менелай, и вольный сын эфира под моржовой шкурой, точно в печке, утратил свою прыть и принялся смиренно лизать ее мокрую поверхность. Не понравилось ему это занятие; исчерпав круг своих семи превращений, он опять принял свой прежний вид морского старика. «Вижу, – сказал он угрюмо, – что вас моя негодная дочь научила; говорите, чего вам нужно!» Менелай поставил свой вопрос. «Чем вы богов прогневили? – переспросил Протей. – Тем, что всегда бессмысленно торопитесь. Так вы поступили и под Троей; твой брат говорил тебе, что надо перед отправлением принести жертву бессмертным богам; а у тебя не хватило терпения. Зато он, принесши гекатомбу, уже через несколько дней был на родине; правда, он тут же погиб от руки своей нечестивой жены, но в этом уже боги неповинны. А тебя…» – «Постой, – крикнул Менелай, побледнев, – ты сказал, что мой брат, Агамемнон, погиб от руки своей жены? Как же это случилось?»
И Протей рассказал ему то, что мы уже знаем – о кровавой купели, приготовленной Клитемнестрой в Микенах для вернувшегося мужа, об ее преступном царствовании, о том, как Орест изгнанником растет на чужбине – это было еще до его мести. Затем он продолжал. «И теперь снова, когда вам блеснула надежда на возвращение в Элладу, ты не подумал о том, чтобы принести подобающую жертву бессмертным богам. Вернись же в Египет, исполни свой долг, и тогда ласковый южный ветер направит тебя через Ливийское море к берегам Пелопоннеса».
Менелай последовал совету старца, и его желание исполнилось. Но то, что он услышал о судьбе своего брата, заставило его первым делом отправиться в Микены. Он прибыл туда на следующий день после Орестовой мести; Клитемнестру и Эгисфа он похоронил и учредил временно правящий совет старейшин впредь до очищения и возвращения законного наследника Ореста. Только после этого он вернулся в Спарту, где принял бразды правления из рук престарелого Тиндара. Свою дочь Гермиону он во исполнение данного еще под Троей слова выдал за Неоптолема; об этом браке еще будет рассказано. Вообще его дальнейшая жизнь была мирная и счастливая; дожив до глубокой старости, он, не изведав смерти, был перенесен богами в Елисейские поля, где и наслаждается вечным блаженством с другими любимцами богов.
