Тем временем дерзновенное слово Неоптолема успело распространиться среди дельфийцев. «Этот фессалийский разбойник, – говорили они друг другу, – пришел, чтобы разграбить богатый храм нашего бога!»
Стали образовываться кучки, то здесь, то там; их вид и слова становились все более и более угрожающими. Наконец, они сплошной массой двинулись на пришельца. С десятком победитель Еврипила бы справился; но тут были сотни. Тут рядом алтарь Аполлона, еще дымящийся от принесенной жертвы. Неоптолем бросился к нему: священного права убежища дельфийцы не нарушат. Да, здесь он спасен… но внезапно его Глазам представилась другая, схожая картина: седобородый старец у алтаря Зевса, там, далеко, в замученной Трое, Приам, под двойной охраной и старости и алтарной сени – и перед ним опьяненный успехом победитель, презревший и ту и другую. Не имеет права дожить до старости тот, кто сам старости не дал Жить – и не имеет права искать убежища у алтаря тот, кто сам это убежище осквернил. Ему показалось, что алтарь отталкивает его от себя; внезапным прыжком он бросился в самую гущу нападающих – десяток перебил, но от сотен сам погиб.
Гермиона не сознавала того, что она посылает своего мужа на гибель; его отсутствием она решила воспользоваться для того, чтобы извести Андромаху и ее младенца. Это ей не удалось: старый Пелей вовремя явился и простер свою все еще могучую руку над своим правнуком и его обиженной матерью. Тогда обидчицей овладел безумный страх: вернется муж, узнает про ее покушение… Она уже готова была бежать из его дома – вдруг она увидела перед собою незнакомого юношу. Незнакомого, да; и все же это был тот, вокруг которого кружились все ее думы, уже столько лет, очищенный, вернувшийся из Тавриды Орест. «Иди со мной!» С ним? О, как охотно! Но ведь уже поздно: она теперь уже – мужняя жена. «Не жена, а вдова…»
После долгого несчастного обхода свершилось то, чему лучше было бы свершиться раньше: Орест женился на Гермионе, стал царем Микен и оставил после себя наследника, которому он на память о своем деянии дал имя Тисамена, то есть «Мстителя». И с ним мы уже оставляем предел царства сказки.
Когда смерть Неоптолема стала известна во Фтии, старый Пелей поручил Андромаху с ее сыном заботам Елена; во Фтии они царствовать не могли, но они нашли новую родину в смежном с Фессалией Эпире. Цари последнего еще в позднейшую эпоху производили себя от Анхиала и через него от Неоптолема и Ахилла; среди них и тот знаменитый царь Эпира, которым мы займемся в свое время, – Пирр, воевавший с Римом.
Сам же Пелей оставил на произвол желающим и Фарсал и Фтию: после его вторичной потери ничто более его уже не привязывало к жизни. Он побрел на восток, туда, где грозный Пелион спускается к морю. Здесь давно-давно его божественная невеста, впервые виденная им с высокого борта «Арго» в хороводе Нереид, вышла к нему, чтобы стать его женой. Помнит ли она еще о нем? Тихо плещет волна, не тем бурным прибоем, как некогда, нет – тихо, тихо; и тихо из своего подводного терема вышла та, которой ждало его сердце. Она взяла его за руку, разверзлась перед ними пурпурная глубина – и снова сомкнулась навеки, скрывая от взора смертных тайну подводного блаженства богини и ее избранника, Фетиды и Пелея.
70. Возврат Одиссея
Корабли Одиссея тоже были оторваны бурею от общегреческого флота; все же они остались вместе и – к великому неудовольствию Навплия – избегли ужаса евбейских огней. Его проклятию, однако, суждено было исполниться, хотя и иным путем.
Так как родина Одиссея, Итака, лежала в Ионийском море, то ему необходимо было обогнуть юго-восточный мыс Пелопоннеса, Малею. Тут-то и подхватил его ветер и унес далеко-далеко в неведомые пределы. Наконец они увидели берег; вождь отправил отборных товарищей к местным жителям попросить продовольствия. Эти жители оказались людьми ласковыми: они угостили посланцев той пищей, которою питались сами, – цветком лотоса. И так вкусна была эта пища, что отведавший ее уже не хотел уезжать; он забывал о своей родине; ему хотелось вечно жить среди тех людей и питаться цветком лотоса. Пришлось самому Одиссею выйти на берег за пропавшими товарищами; он быстро понял чары лотоса, отказался сам заставил товарищей вернуться на корабль. И долго потом вспоминали они лотофагов и их чудесный цветок, ради которого забываешь об отчизне.
Затем, – новые скитания и новый неведомый берег; оставив прочие корабли в защищенном месте, Одиссей на своем собственном проехал дальше в глубь бухты и вышел с товарищами на берег. Осмотревшись кругом, он увидел емкую пещеру и в ней, к своему удивлению, целое молочное хозяйство: молоко в кувшинах и мисках, творог и сыр в корзинах. «Заберем, что можем, – советовали товарищи, – и поскорее на корабль!» – «Нельзя, – ответил Одиссей, – надо обождать хозяина и честно с ним поговорить». Но как только пришел этот хозяин, Одиссей раскаялся, что не последовал благоразумному совету товарищей. Это был великан, дикий, косматый, с одним круглым глазом посередине лба – из-за него товарищи его тотчас прозвали Киклопом, то есть «круглоглазым», но его собственное имя было, как потом обнаружилось, Полифем, и был он, подобно многим известным нам великанам, сыном Посидона. Вогнав свое стадо баранов и овец в пещеру, он осмотрелся кругом, запер вход огромной скалой и спросил пришельцев, кто они такие и где оставили свой корабль. Одиссей ему правды, разумеется, не сказал – корабль, мол, разбился среди моря; он и не стал его более расспрашивать, а схватил двух его товарищей и тотчас их съел, запивая эту дикую трапезу овечьим молоком. После этого он завалился спать.
Итак, было ясно: они попали к людоеду. Но что было делать? Убить чудовище? Это было бы возможно во время его сна, да что толку? Никакие человеческие усилия не сдвинут скалы, которой Полифем запер вход в пещеру; пришлось бы всем умирать с голоду. Нет, тут нужна другая мера, а какая, об этом следовало подумать. Тем временем ночь прошла, Полифем проснулся, закусил еще двумя товарищами и погнал скот из пещеры, тщательно, однако, затворяя за собой вход в пещеру той же скалой. Тем временем у Одиссея план спасения и мести созрел. Найдя в углу пещеры огромный кол из масличного дерева, он заострил его мечом и стал ждать возвращения киклопа. Это возвращение, правда, стоило жизни еще двум товарищам; но затем витязь подошел к хозяину с большой чашей крепкого вина в руках – это вино он для возможного обмена захватил с собою. «Запей человечину вином, киклоп», – сказал он ему. Глотнул киклоп – понравилось, словно жидкое пламя прогулялось по всему телу! «Наливай еще!» Одиссей повиновался. «И еще – не бойся, будет и тебе гостинец от меня». После третьей чащи киклоп окончательно развеселился. «Ну что же, мой гостинец?» – спросил Одиссей. «А ты мне сначала свое имя скажи!» – «Мое имя – Никто», – лукаво ответил витязь. «Так вот, друг Никто, тебя я съем последним, после всех твоих товарищей, а их всех раньше – это тебе и будет гостинец от меня». И он расхохотался.
«Это мы еще посмотрим», – подумал Одиссей; а так как киклоп тотчас после своей остроты завалился спать и под влиянием вина заснул особенно крепким сном, то он взял свой заостренный кол и сунул его острым концом в раскаленные уголья разведенного киклопом огня. Когда кол весь побагровел, он с четырьмя товарищами схватил его за тупой конец и вонзил его раскаленное острие чудовищу в глаз. Глаз мгновенно вытек; ослепленный в один миг вскочил на ноги; хмель под влиянием боли прошел. Сначала он заметался по пещере, стараясь поймать своих ослепителей; но когда это ему не удалось, он принялся кричать, созывая своих братьев киклопов. Те пришли ко входу пещеры. «Меня обижают, убивают!» – вопил Полифем. «Кто тебя обижает, кто убивает?» – «Никто», – жалобно ответил обманутый. «Коли никто тебя не обижает, никто тебе и не поможет; помолись богам, вот и все». И они разошлись по домам.
