Вскоре веселый стук огласил молчаливый остров; настоящего корабля Одиссей, конечно, для себя одного не построил; вышла небольшая плоскодонка, но с бортом и мачтой, годная только для плавания по тихим волнам. Одиссей надеялся, что боги, разрешив ему отъезд, будут его охранять во время пути. Он простился с Калипсо; та дала ему припасов на дорогу, и Одиссеев «плот» отвалил.
Вначале все шло хорошо; море было спокойно, ветер попутный, парус весело надувался, и волны шумели, разрезаемые носом плоскодонки. Одиссей сидел у руля, сон не смыкал его очей – днем и ночью он должен был держаться указанного ему нимфой направления. Но он делал это охотно и утомления не чувствовал: его бодрила и крепила мысль о родине.
На беду Посидон как раз тогда возвращался на Олимп после долгого отсутствия. Он увидел Одиссея; недобрая улыбка заиграла на его устах. «Вижу, – сказал он про себя, – что боги без меня разрешили тебе вернуться на родину; пусть будет так, но помучиться ты еще должен немало». Незримым ударом трезубца он разбил плоскодонку; Одиссей очутился в море. Вначале он пробовал держаться на поверхности, ухватившись за обломок своего плота; но при этом он стал игралищем ветра, был им бросаем то туда, то сюда, не приближаясь к своей цели, – а голод давал себя знать.
Сжалилась тут над ним морская богиня Левкофея – та самая, что некогда называлась Ино среди смертных и долгим раскаянием искупила свои грехи. Она протянула несчастному свой чудесный покров: «Обвяжи его вокруг тела и плыви вот туда, – сказала она ему, – а достигши берега, не забудь мне его возвратить». Одиссей поступил по ее совету, но берег был еще далеко: два дня и две ночи должен он был еще плавать, пока наконец ему удалось коснуться ногами твердой почвы. Шатаясь от неимоверного утомления, он вышел на сушу, приготовил себе среди кустов подстилку из сухих листьев и тотчас заснул крепким сном.
Разбудил его – он сам не знал через сколько времени – веселый крик девушек; то дочь местного царя, царевна Навсикая, вышедшая с товарка-юл на взморье стирать белье, после работы играла с ними в мяч. Покрыв свою наготу зелеными ветвями, он взмолился к ней; она велела дать ему хитон и плащ, накормила его и научила, как ему дальше себя вести. «Мой отец, – сказала она, – Алкиной, царь феакийцев, обратись к нему, у него найдешь ты защиту и средства для возвращения на родину. Но для большей успешности советую тебе припасть просителем к коленям моей матери Ареты: если она к тебе будет милостива, то ты спасен».
Поблагодарив ласковую деву, Одиссей отправился в город феакийцев ко дворцу царя Алкиноя. Счастливые люди здесь, видно, жили: все дышало миром и довольством. Он поступил по совету Навсикаи, Арета милостиво отнеслась к его просьбе. Алкиной принял его с честью и созвал свой народ на торжественный пир по случаю прибытия гостя. Были там и игры феакийских юношей, и песни вдохновенного певца; пришлось Одиссею рассказывать свои многочисленные приключения. Все с восторгом внимали повести «многострадального» героя; много даров получил он и от Алкиноя и от феакийских вельмож; а затем царь велел для него снарядить корабль, и Одиссей, простившись со своими радушными хозяевами, отправился в свой последний путь. Тотчас чудесный сон охватил его; сонным довезли его феакийцы до Итаки, вынесли на берег, положили кругом него полученные им дары и тихо отвалили.
Так оправдалось давнишнее пророчество, то, из-за которого он так упорно отказывался присоединиться к рати Немезиды. Через двадцать лет вернулся он на родину на чужом корабле.
71. Месть Одиссея
Когда Одиссей проснулся, берега Итаки были еще покрыты предрассветным туманом; скиталец не узнал своей желанной родины; но Паллада, до тех пор издали его оберегавшая, теперь явилась ему воочию: она рассеяла туман, открыла его восторженным взорам очертания любимой страны, но и дала совет быть благоразумным. Пока он жил на острове Калипсо, сыновья вельмож его родины и соседних стран, считая его погибшим, явились женихами к его верной жене; ввиду ее отказа, они поселились в его дворце, истощая его своими пиршествами, чтобы заставить ее отказаться от своего упорства. Правда, она прибегла к хитрости, сказав, что до своего ухода она должна соткать саван для старого свекра Лаэрта, она днем ткала, а ночью разбирала тканое; но однажды, вследствие предательства прислужницы, ее накрыли за этой ночной работой, и ей пришлось поневоле назначить им срок. И этот срок должен вскоре наступить. Его сына, молодого Телемаха, тоже нет дома: он отправился к Нестору в Пилос, к Менелаю в Спарту узнать про своего пропавшего без вести отца. Но вскоре он должен вернуться. «А пока, – заключила она, – отправься к твоему верному слуге, свинопасу Евмею: там дожидайся прихода твоего сына».
Так неприветливо встретила вернувшегося Одиссея его родина, та родина, ради которой он пожертвовал бессмертием и вечным блаженством под ласкою богини: вместо заслуженного отдыха ему предстояла новая борьба. Но могучие силы его духа не оставили его и тут: убедившись, что ему придется вырывать и жену и дворец из рук насильников, он решил на первых порах не выдавать себя, прикинуться нищим скитальцем, чтобы за всем наблюдать, не возбуждая ничьего подозрения, и воспользоваться первой удобной для действия минутой.
Двор Евмея, куда его направила Паллада, лежал среди полей и дубовых рощ, далеко от города и городского дворца. Сам Евмей был уже стар; рожден он был для лучшей жизни, но, будучи еще ребенком продан в рабство, попал к Одиссею и привязался к этому деловитому, справедливому и доброжелательному хозяину. Мнимого скитальца он принял радушно, следуя старым заветам дома, но встретил очень неприязненно его заявление, будто Одиссей еще жив и вскоре вернется. «Это, – говорил он, – утверждают многие бродяги, чтобы тронуть сердце царицы и выманить у нее хитон или плащ». Одиссей не счел нужным настаивать.
Прошло несколько дней; Одиссей оставался у Евмея, помогая ему в его работе, к их обоюдному удовольствию. Наконец блеснула первая радость: пришел стройный, крепкий, прекрасный юноша, в котором скиталец узнал своего сына Телемаха. Его сердце судорожно забилось; едва мог он дождаться отлучки своего доброго хозяина, чтобы тайно открыться сыну, наполняя и его сердце неземным блаженством. Теперь их было двое, двое против многих, но все-таки было с кем держать совет. Несмотря на возражения Евмея, он решил на следующий день отправиться все еще неузнанным скитальцем в свой дворец.
Уже на пути туда он мог убедиться, как различно повлияла стрясшаяся над его домом беда на его челядь: Евмей и некоторые другие соблюли верность не столько ему, которого они считали погибшим, сколько его молодому сыну; зато многие – и в их числе особенно козопас Меланфий – предпочли перейти на сторону новых господ и безбожно издевались над честностью первых. Одиссей все наблюдал, все отмечал, имея в виду со временем наградить тех и других по заслугам.
И вот показался наконец дом его отцов. С благоговением смотрел его законный владелец на его старые стены, на могучие косяки входных дверей, но тотчас его внимание отвлекло живое существо, беспомощно лежавшее на куче мусора у самого входа. Это была старая собака, как пояснил Евмей, по имени Аргос; ее еще сам Одиссей лет двадцать назад вскормил для охоты, но не успел воспользоваться ее услугами. Теперь она в полном пренебрежении и запущении валялась среди отбросов. Одиссей к ней подошел; она сначала насторожила уши, но затем, видимо, признав старого хозяина, ласково опустила их, тихо вильнула хвостом и лизнула его протянутую ей руку. Не выдержало слабое сердце внезапно нахлынувшей радости; в следующее мгновение она склонила голову на лапы – и жизнь ее оставила. У Одиссея слезы брызнули из глаз; он отвернулся, чтобы скрыть свое волнение от своего спутника и слуги.
