– Кому предложено было большее, тому не отказывают в меньшем, – ответила она. – Идите, друзья, пользуйтесь всем, чем наш рынок богат; а когда по счастливом свершении вашего подвига вы будете у себя на родине вспоминать скифскую княгиню Идаю – судите о ней не по тому, что она вам дала, а по тому, чего вы не пожелали принять.
После этих слов она отвернулась и старалась уже более не смотреть на Ясона. «Проклятое волшебство эллинской прелести! – сказала она про себя. – Опутало ты Горного Царя, опутало князя Финея; вот и меня едва не заставило забыть о задаче моей жизни. И поделом мне: отвергнута! Ну что ж, тем лучше: враги так враги. Так и запомним…»
Ясон с товарищами молча поклонились княгине, затем старцам и, напутствуемые их доброжелательными прощальными словами, проследовали к выходу: оттуда они всей толпой направились к площади. Рядом с Ясоном шел веселый пересмешник Кастор.
– Поздравляю с новым успехом, – сказал он Ясону, – Очень жалею, что Колхидой правит царь, а не царица; не то – мы могли бы считать, что золотое руно уже сверкает в заповедном ларе нашей «Арго».
– Не торопись жалеть, – подхватил шедший за ним его брат Полидевк. – И у царей бывают царицы и царевны. И если за этим дело стало…
– А в ожидании твоих царевен, – продолжал Кастор, – вот еще победа: видишь, там у перекрестка? Правда – она не первой молодости и красоты, но вида царственного. Посмотри, как она пожирает глазами нашего Ясона.
– А за ним и тебя, мой брат! – ответил Полидевк.
– О Горгоны почтеннее! И меня… А теперь и Пелея… Да чего ей от нас надо?
Действительно, черная старуха впивалась своими жадными глазами в каждого из попарно проходивших аргонавтов; когда прошла последняя пара, она всплеснула руками и в отчаянии стала себя ударять по голове.
– Убиты, убиты! Последняя надежда погибла!
Ясон вернулся к ней.
– Не скажешь ли ты нам, почтенная чужестранка, кто ты и почему наше шествие тебя смущает?
– Скажу, но тебе одному. Отойдем в сторону.
Разговор был продолжителен; когда он кончился, Ясон сказал своим:
– Нет нужды всем идти на площадь; пусть пойдут пятеро, а мы, остальные, вернемся к «Арго». А ее возьмем с собой, но по возможности незаметно, чтобы та, – он указал на дворец, – преждевременно не узнала.
III
Полуденная летняя тишина. Замерли в сонной недвижности бледные, прозрачные облака, виднеющиеся там и сям среди яркой синевы неба; повисли в усталой немоте листья тополя, освежающего своею тенью поникшее тело темного князя. Только водопад, низвергаясь в бездну, поет свою неумолчную грозную песнь про тягу всего горнего в долы, во всеприемлющее лоно Матери-Земли. Но темный князь, годы проведший под своим тополем, этой песни уже не слышит; вернее, он слышит в ней и сквозь нее другие звуки, недоступные слуху зрячих людей.
Внезапный шепот по соседству с ним заставил его поднять голову.
– Это ты, Зорбад?
– Да, государь, это я; принес тебе твой обед. Но я вижу, ты еще и завтрака не тронул?
– Не тронул, мой верный, как не трону и обеда. Время еды для меня прошло.
Тут только лесник заметил странную перемену, происшедшую с князем – по-видимому, за ночь: в предрассветном тумане он ничего заметить не мог, когда он, отправляясь в лес, неслышно поставил обычный завтрак перед своим погруженным в глубокий сон господином. Теперь же он ясно увидел тихую радость, сияющую на его разъясненном челе, в бодрой напряженности его впалых щек, в легкой улыбке его бледных губ.
– Что с тобой, государь? Неужели тебе удалось увидеть приятный сон среди безумного воя этой бурной ночи? И кто бы мог думать, что за ней последует такой ясный день!
– Нет, Зорбад, лучше сна. Ты говоришь про бурю; но знаешь ли ты, что ее вызвало? О, мой дорогой, Царица Вьюг меня посетила в эту ночь. Она принесла мне прощение моего великого греха; сегодня, сказала она, наступит день искупления и чудес. И вот почему время еды для меня прошло… Помнишь, когда эти страшилища еще были здесь – ты принесешь мне, бывало, мой обед, но не успею я проглотить первого куска, как они, нагрянув, расхитят принесенное, а остальное отравят таким зловонием, что дыхание спирает. И все-таки гложущий голод заставлял меня есть эту отвратительную снедь, есть до тошноты, но не до сытости. А теперь – как приятно ласкает меня этот запах ржаного хлеба, свежего меда, в котором как бы растворилось летнее солнце, стольких овощей и плодов. Можно бы поесть вволю – страшилищ нет. А сердце другим занято…
Он схватил Зорбада за руку.
– Ты не слышишь, мой друг, но я слышу. Они уже там, среди развалин моего сельского дворца. Я слышу лязг их ломов, выламывающих камни подземного свода… Но кто мог им указать место, в котором я, безумец, заключил свою радость? Не иначе, как моя родная мать; она одна, кроме этой язвы, знала о нем. И она была виновна, и она должна искупить свой грех. Бог в помощь, матушка! Бог в помощь, доблестные друзья!.. А! Что за грохот? Это ключевой камень обрушился. Теперь сноп света врывается в подземелье, слепит глаза моей страдалице. Вот она поднимается по плетеной лестнице; ее поддерживают. И наверное, ее первый вопрос: где мои дети? И вероятно, второй: где мой муж? Она всегда была добра… так добра…
Радостная улыбка исчезла внезапно с его уст; слезы градом катились с его темных очей, он принялся бешено ударять себя в голову и грудь.
– О, я знаю все, все сказала мне Царица Вьюг. Это был ее брат, один из двух крылатых Бореадов. И они оба теперь здесь, приехали с аргонавтами. Я слышал взмахи их крыльев, нелегко было найти надбрежную пещеру, много раз пролетали они взад и вперед, пока не открыли ее. И теперь я слышу удары камня, которым они стараются пробить железную решетку. Долго приходится бить, чередуясь у узкого отверстия. А там, в глубине пещеры, две ясные головки… ясные волосы, ясные щеки, только ясных очей не видно: они вытекли под иглой этой…
Зорбад схватил князя за руки, видя, что припадок бешенства готов повториться; тот мало-помалу успокоился, и опять на его лице отразилось напряжение радостного слушания – слушания того, чего никто, кроме него, слышать не мог.
– Тише! Лес шумит. Это их шаги по сухим листьям и бурелому. Он умолк, все следя далекие звуки, ему одному слышные.
Порой леснику казалось, что он вздремнул: так был он недвижен, опершись головой на руки. Но изредка он прерывал молчание, тихо шевелились его губы: «Вот умолкает шум шагов; видно, переходят болотистый Скретов луг». Затем, после долгого немого внимания: «Вот плеск весел послышался; это – переправа через Дуницу… Что это? Стук копыт о каменную почву и скрип колес? А, понимаю: взяли для нее подводу у перевозчика. Не могла, знать, при всей охоте совершить весь путь пешком, после долгого заключения… Стук прекратился, только шум слышен: это – Кречетова поляна. Теперь уж недалеко… И скрип и шум: это уже лес, наш лес… О сердце, сердце, еще немного…»
Теперь и лесник уже слышал шум в лесу. Опять схватил он за руку своего господина, медленно поднявшегося со своего места; ему трудно было держаться на ногах, исхудалому от голода, а теперь и колени дрожали под ним, и он весь трясся, как в лихорадке. Он прислонился к тополю, невольно простирая свободную руку по направлению к лесу.
