Но Геракл верно предчувствовал, что за этим если не легким, то безопасным подвигом скрывалось нечто более серьезное. Авгий был в сговоре с Еврисфеем; видя, что Геракл так просто и быстро исполнил порученное ему дело, он велел своим племянникам устроить ему засаду на его обратном пути. Эти племянники слыли сыновьями его младшего брата Актора и назывались странным образом по материнству Молионидами; по-настоящему же их отцом был Посидон, и ему они были обязаны своим исполинским ростом и своим необузданным нравом. И вот, проходя тесной долиной Аркадии, Геракл внезапно натолкнулся на засаду. Он невольно подался назад – не подозревая коварства, он не взял с собою оружия, а в руках своих врагов он видел палицы. Он уже считал себя погибшим – как вдруг чья-то рука дружелюбно опустилась ему на плечо. Геракл оглянулся.
– Иолай! – радостно воскликнул он.
Тот засмеялся:
– Прости, друг, что я ослушался тебя, но ты видишь сам: условие поединка нарушено, а один против двоих и Геракл бессилен.
С этими словами он вручил ему его палицу, а сам взял наперевес свое копье.
Молиониды были удивлены, увидя против себя вместо одного безоружного врага двух вооруженных. Но Геракл и Иолай не дали им времени опомниться: быстро они нагрянули на них – и не прошло и минуты, как оба злодея покрыли землю своими исполинскими телами.
Возмущение Геракла, однако, не унялось. «Нельзя, – сказал он, – карая орудие, оставлять безнаказанным виновника. Идем в Элиду: пусть знают люди, что призвание Геракла – очищать землю от всякого беззакония и в зверином и в человеческом образе».
И они пошли в Элиду. Царь Авгий вначале храбрился: велика важность, два воина против всей его рати! Но его рать, знавшая о его вероломстве, его защищать не пожелала; вынужденный один на один сразиться с Гераклом, он скоро и сам был убит.
Элейцы толпою вышли навстречу двойному победителю, ожидая от него решения своей участи. Многие убеждали его занять престол самому: они чувствовали бы себя хорошо под его могучей охраной. Но Геракл с негодованием отверг это предложение.
– Я сразил Авгия, – сказал он, – за его беззаконие, а не для того, чтобы завладеть его царством. Есть у Авгия сын, ни в чем не провинившийся перед богами; его вы призовите править вами, когда мы уйдем. Но вначале я хочу принести благодарственную жертву Зевсу Олимпийскому в его роще на берегу Алфея!
Все элейцы приняли участие в этой жертве, пригнав со своих лугов целую гекатомбу, то есть сто голов скота, преимущественно быков и баранов. После нее Геракл объявил состязания с призами для победителей. К вечеру начался пир; вино лилось рекой, лились повсюду песни, прославляющие Зевса с прочими богами, и Геракла с Иолаем, и победителей того дня. И полная Луна взошла над ликующими; и все потонуло в ее мягком свете.
Геракл поднялся. Возлияв немного вина в честь Луны, он сказал пирующим:
– Дорогие сотрапезники, я желал бы, чтобы наше сегодняшнее торжество положило начало настоящим играм в честь Зевса Олимпийского в этой его приалфейской роще, которую вы, слышу я, уже называете Олимпией. Если вы согласны, дадим обет, что мы через четыре года вновь соберемся здесь и будем вновь праздновать учреждаемые нами сегодня олимпийские игры.
Все собравшиеся с восторгом приняли его предложение. Но сидевший рядом с ним элидскии старейшина поднялся, в свою очередь, и сказал:
– Ты видишь, славный витязь, что мы все благодарны тебе за твой почин. В одном только хотел бы я поправить твое слово: мы сегодня не учреждаем олимпийские игры, а только возобновляем память по учрежденным уже поколением раньше и впоследствии забытым».
Это было новостью для всех; ни Геракл, ни местная молодежь ничего об этом более раннем учреждении не знали. Все попросили старца рассказать, как было дело; и он рассказал им нижеследующее.
27. Пелоп и Ипподамия
Вы все слыхали о богатстве и о славе лидийского царя Тантала: сам Зевс приблизил его к своей трапезе, и он, человек, вкусил нектара, напитка бессмертных. Но не сладок был ему кубок неземного блаженства, когда он думал о своих друзьях, покинутых им в земной недоле.
– Это и были те «муки Тантала», о которых столько говорят? – спросил Геракл.
– Твой вопрос глубоко справедлив, витязь, и я с тобой согласен; но послушай, что говорится дальше. Он скрыл кубок под полой и, вернувшись на землю, поделился с друзьями похищенным нектаром; и Зевс его с тех пор уже не приглашал к небесной трапезе. Вознегодовал Тантал в своем честолюбивом сердце; желая отомстить богам, он, в свою очередь, пригласил их на честный пир в свою столицу – а ею был тогда Сипил. Боги пришли. И тут – верьте не верьте – рассказывается следующее. Желая сделать богов нечестивыми, он зарезал собственного отрока сына, Пелопа, и примешал его мясо к подаваемому богам брашну. Но его деяние не осталось скрытым. Гневным ударом ноги Зевс опрокинул оскверненный стол, вернул Пелопу жизнь, а Танталу назначил отныне другой, вечный пир. Отправленный в царство Аида, он стоит по пояс в прозрачной воде, и ветвь яблони, отягченная сладкими плодами, свешивается над его головой. Но всякий раз, когда он, томимый голодом, хочет сорвать яблоко, ветвь поднимается вверх; и всякий раз, когда он, томимый жаждой, хочет нагнуться, чтобы напиться воды, – река мгновенно осушает свое русло. И когда говорят о «муках Тантала» – разумеют обыкновенно эти.
– Я больше понимаю те, – тихо вставил Геракл.
– Такова была участь Тантала, – продолжал старец. – Про его дочь, Ниобею, вы, конечно, слышали; я расскажу о Пелопе.
Когда он вырос, пришлось ему подумать о выборе жены. Узнал он, что в нашей Элиде живет царь Эномай и что у него есть красавица дочь Ипподамия, но что он, встревоженный оракулом, предвещавшим ему смерть от зятя, ни за что не хочет выдать ее замуж. При всем том Эномай, чтобы не возбуждать нареканий, не пожелал, подобно Акрисию, держать свою дочь взаперти; нет, он обещал выдать ее, и даже без вена, но только за того, кто победит его в ристании колесниц. А условия у него были такие: жениху он разрешал тронуться раньше и затем лишь всходил на колесницу сам; но настигши его, он имел право пронзить его своим копьем. А настигал он его всегда, так как у него была чудесная четверка коней, подаренная ему его божественным отцом Аресом.
Так вот, к нему и явился Пелоп и объявил ему о своем намерении сватать его дочь. Эномай принял его очень любезно и ввел в свой дворец. Его фасад был украшен головами тех несчастных, которые уже вступили с ним в состязание и пали от его копья; Эномай и эти головы предупредительно показал своему гостю и прибавил: «Как видишь, тут еще место есть». И конечно, его слово бы оправдалось, и русая голова Пелопа заняла бы место рядом с головами его предшественников, если бы не одно обстоятельство, на которое Эномай не рассчитывал.
Дело в том, что Пелоп был юношей поразительной красоты; едва его увидела Ипподамия, как она прониклась непреоборимой любовью к нему, и ей показалась невыносимой мысль, что и он, подобно прочим, заплатит жизнью за свое желание получить ее в жены. И вот она вступает в переговоры с Миртилом, возницею своего отца; нельзя ли, мол, устроить дело так, чтобы колесница Эномая не настигла колесницы Пелопа? «Можно, – отвечал Миртил, – но какая мне будет за это награда?» – «А какой тебе нужно?» – переспросила красавица, заранее готовая исполнить всякое условие. – «А вот какая. Ты у отца единственное дитя?» – «Да». – «Значит, после его смерти царство через тебя перейдет к твоему мужу?» – «Да». – «Так вот, полцарства мне – и Пелопу достанется и победа и невеста». – Ипподамия согласилась, думая про себя: пока еще умрет Эномай – воды немало утечет.
