Но эти страстные, полные необузданной энергии фантастические животные Теодора нравились не всем. Просматривая в 1854 году литографии с лошадями Жерико, великий Делакруа фыркал: «На этих литографиях невозможно найти лошадь, у которой какая-то часть не была бы корявой, с неправильными пропорциями или не приспособленной ко всему прочему анатомией». Отрицательно оценивали Жерико и жившие в его время клиенты. Когда художник умирал, большинство созданных им работ заваливали мастерскую, поскольку не нашли своего покупателя. Впрочем, он и сам, оценивая их безжалостно, вздохнул перед смертью: «Если бы я написал хотя бы парочку хороших картин… Только я ведь не сделал ничего, совершенно ничего. Я не выдал ничего!» У современной историографии искусств на это иной взгляд; она утверждает, что Жерико создал более пяти приличных картин, в том числе — шедевр, являющийся одним из символов французского романтизма, нынешняя гордость Франции: «Плот „Медузы“».
Эрнест Чеснау составил такой психологический портрет живописца: «Жерико обладал возвышенной и склонной к меланхолии душой, благородным сердцем, характером рыцарственным и переполненным энергией, темпераментом бунтаря и неким особенным даром: колдовским обаянием, перед которым никто не мог устоять. Все, хотя бы раз приблизившиеся к нему, навечно влюблялись в него» (1861). И действительно, все женщины, которые приблизились к Теодору, и правда тонули без надежды на спасение в его больших, красивых, восточных глазищах. Образ Теодора неизбежно обрастал романтической мифологией. И главный миф относится к скандальному роману, от которого Теодор безуспешно сбегал в Италию (1816–1817). Скандальным этот роман был потому, что таинственная любовница оказалась женщиной замужней. Жерико страдал в результате этого прелюбодеяния, о котором шептался «весь Париж». Прелюбодейка родила любовнику ребенка, зарегистрированного (1818) как плод неизвестных родителей и воспитываемого дедом (отцом Жерико). Только лишь специальный королевский декрет (1840) дал этому ребенку право носить фамилию Жерико.
С течением лет его все сильнее подавляла депрессия, имеющая сотню романтических источников. Во время визита в Англию (1820–1822), где художник рисовал жизнь нищих, где писал «Дерби в Эпсоме», тренировался в искусстве литографии и восхищался творчеством Констебля — он совершил первую серьезную попытку покончить с собой. Вторую попытку, в том же самом году (1822), он сделал, возвратившись во Францию. Именно тогда, после возвращения, он начал рисовать сумасшедших. Формально по просьбе ординатора Сальпетриер (парижская больница для сумасшедших), доктора Жорже, который желал проиллюстрировать свой трактат (в этой работе давались совершенно новые направления для современной, гуманной психотерапии). Но рисунки (большое количество) и работы маслом (около 10) Жерико, изображавшие сумасшедших, имели и внутренний источник в нем самом. Болезнь атаковала его все сильнее, а приступы меланхолии отбирали желание жить, давая понять, что он и сам сходит с ума. Да — под конец жизни Жерико считал себя сумасшедшим. Возможно, именно потому его портреты пациентов доктора Жоржета феноменальны. Они не достигают гениальности мрачных безумцев Гойи из Дома Глухого, но они близки к той поэтике. Позднее лишь Сутин станет придавать силуэту, лицу, взгляду умственно больного человека подобную глубину страданий. Жерико писал в письме приятелю, художнику Дедро-Дорси: «Если и есть на этой Земле нечто надежное, то это наши страдания. Страдания реальны, а радость — всего лишь иллюзия». Как жаль, что половина «Сумасшедших» Жерико не сохранилась. «Сумасшедшие» Теодора, который страстно увлекался безумием, тематически являются жемчужинами романтизма.
За неделю до смерти художника посетил Александр Дюма. Теодор Жерико только что пришел в себя после тяжелой операции позвоночника, перенесенной им накануне. Он лежал подобно мумии, страшный своей худобой, и, тем не менее, продолжал работать над эскизами к своему очередному полотну. Дюма был потрясен. Умер художник 26 января 1824 года и был погребен как самый бедный человек во Франции, непризнанный и забытый. Ему было всего тридцать два года.
«Офицер конных егерей императорской гвардии, идущий в атаку», 1812
На этом полотне любовь к лошадям проявилась у Теодора Жерико в полной мере. По сообщению Шарля Клемана, биографа Жерико, замысел картины возник у последнего при виде на дороге в Сен-Клу лошади, вставшей на дыбы. Однако вероятно, произведение явилось плодом долгих размышлений и систематической работы: в так называемом Альбоме Зубалова (альбом набросков художника, ныне — в собрании Лувра) имеются зарисовки лошадей, вставших на дыбы, выполненные с натуры или при изучении древнеримских саркофагов, а также полотен Рубенса. Несколько живописных штудий Жерико представляют вздыбившуюся белую лошадь во время грозы — их композиционные построения близки композиции «Офицера конных егерей…». На его копиях картин старых мастеров (Ван Дейка, Рубенса) и современника Жерико А.-Ж. Гро (одного из лучших французских мастеров из тех, кто писал лошадей) также есть мотивы лошадей, вставших на дыбы.
Сохранилась лишь часть из двух десятков эскизов, исполненных Жерико для «Офицера конных императорских егерей…». В карандашных набросках к картине персонаж держит знамя, первый план занимает разбитая пушка. В первых живописных эскизах всадник движется справа налево, впоследствии Жерико «переворачивает» композицию, и уже на большом полотне движение развивается в другую сторону — подобный прием в дальнейшем художник повторял и при работе над другими картинами. Художник опустил линию горизонта, и поэтому фигура офицера на коне занимает верхнюю часть полотна. Сквозь дым пожарищ прорывается солнечный луч и освещает наполовину лошадь и всадника. Офицер обернулся назад, в опущенной руке он держит обнаженную саблю. Движение направлено по диагонали, в глубь картины, однако разворот фигуры всадника в противоположную сторону мешает зрителю ощутить перспективное сокращение. На дальнем плане кавалерия атакует батарею противника, слева видно очертание головы другой лошади. Художник показал солдата в напряжении битвы, в критический момент, когда все готово измениться. По словам А. Эфроса, это не парадная героика, это героика «почти пароксическая, самоуничтожающаяся». «Порыв офицера егерей — это прыжок в ничто, — пишет Валерий Прокофьев, автор монографии „Теодор Жерико“. — В нем все проникнуто тем трагическим перенапряжением сил и страстей, в котором так быстро суждено было надорваться энергии французского народа, разбуженного революцией и соблазненного блеском воинской славы империи».
Холодные цвета, которыми обыкновенно изображались дальние планы, Жерико выносит вперед, освещая их солнечным лучом. Теплыми тонами прописаны фон и тени. Живописная фактура полотна обобщенна, красочные переходы выполнены с тонкой нюансировкой. Картину Теодора Жерико «Офицер конных егерей императорской гвардии во время атаки» называют самым грандиозным символом уходящей наполеоновской эпохи. Она стала дебютом художника, которому на момент написания исполнился всего 21 год. Жерико подолгу сидел в Лувре, присматриваясь к картинам старых мастеров. Полотна Рубенса и его мастерство изображать дикую стихию животных во время охоты буквально сводили молодого живописца с ума. Романтизм, напомним, всегда был ориентирован на аффект, романтики были певцами слепой страсти, порой исключающей всякое присутствие разума. Но именно животные и были для живописцев-романтиков тем предметом художественного изображения, в котором этот чистый без малейшей примеси аффект и может только проявиться в момент опасности, когда наружу вырываются звериные инстинкты. Такого пластически точного выражения аффекта не могло дать ни одно человеческое существо. Рубенс это прекрасно понимал и мастерски изображал на своих полотнах пароксизм животных в момент смертельной опасности. Т. Жерико оказался прекрасным учеником великого фламандца. Но не только часы, проведенные в Лувре, подтолкнули Т. Жерико на создание своего знаменитого полотна. Однажды, направляясь на праздник в Сен-Клу, Жерико увидел ползущую впереди повозку какого-то небогатого ремесленника. Внезапно началась гроза. Напуганная лошадь встала на дыбы, но запуталась в упряжи и начала исступленно биться, пытаясь высвободиться. Ее глаза налились кровью, морда была забрызгана пеной, а под отблескивающей на солнце шкурой в яблоках ходили мышцы. Этот образ рвущейся изо всех сил мощной и горячей лошади потряс Жерико и стал решающим импульсом для «Офицера конных егерей».
