«Легко показать, что в песню можно вложить какую-то простую информацию; таким образом мы могли бы каждый день сообщать Грегу текущую дату в форме мелодичного речитатива. Идея заключается в том, что он запомнит это сообщение, и, когда его спросят, какое сегодня число, он без всякого речитатива ответит. Но что означает сказать: «Сегодня 19 декабря 1991 года» для человека, погруженного на дно глубочайшей амнезии, утратившего чувство времени и истории, живущего от момента до момента в вечном заточении? «Знание даты» бессмысленно в такой ситуации. Можно ли, однако, с помощью взывающей к памяти музыки, используя песни со специально написанными словами, песни, сообщающие нечто важное и ценное о больном и окружающем его мире, добиться какого-то более устойчивого и глубокого результата? Дать Грегу не только «факты», но внушить ему чувство времени и истории, чувство соотнесенности (а не простого существования) событий, дать ему систему отсчета (пусть даже искусственную) для мышления? Конни Томайно и я работаем сейчас над этими вопросами и надеемся в следующем году дать на них ответ».
Действительно, в 1995 году, когда был переиздан в книжном варианте «Последний хиппи» (главой в «Антропологе на Марсе»), мы получили ответ, и он оказался достоверно отрицательным. Не существует и, вероятно, не может существовать непосредственного перевода процедурной памяти в память эксплицитную или в пригодное для использования знание.
Но несмотря на то что пение не может быть использовано как своего рода черный ход к эксплицитной памяти для таких страдающих амнезией больных, как Вуди или Грег, тем не менее сам факт пения остается для них очень важным сам по себе. Мгновенное, преходящее воспоминание о том, что он может петь, ободряет и воодушевляет Вуди, как и должно воодушевлять любое умение или мастерство. Пение стимулирует его чувства, его воображение, его чувство юмора и творческие способности, чувство идентичности личности; стимулирует так, как не может стимулировать никакое иное средство. Пение оживляет его, успокаивает, обостряет его внимание и вовлекает его в деятельность. Пение возвращает ему его самого, и, что тоже немаловажно, оно чарует других, возбуждает их удивление и восхищение – реакции все более и более важные для того, кто в моменты просветления болезненно ощущает трагичность своего положения и говорит, что сломлен изнутри.
Настроение, внушаемое пением, может длиться некоторое время, иногда даже дольше, чем воспоминание о том, что он пел. Это воспоминание может испариться уже через пару минут. Здесь я не могу не думать об одном моем пациенте, докторе П., который принял свою жену за шляпу, не думать о том, насколько живительным было пение для него, и как мое «предписание» обернулось жизнью, целиком состоящей из музыки и пения.
Возможно, Вуди, хотя он и не в состоянии выразить это словами, знает, что все это относится и к нему, ибо в течение последнего года он взял себе за моду постоянно насвистывать. Он тихо насвистывал «Где-то на радуге» все время, пока я был у него в гостях. Если он не поет и не занимается чем-то еще, говорили мне Розмари и Мэри Эллен, он все время свистит. Он насвистывает не только в часы бодрствования, он насвистывает (а иногда и поет) даже во сне. По меньшей мере, в этом смысле Вуди беспрерывно общается с музыкой и взывает к ней круглые сутки
[148].
Конечно, Вуди был музыкально одарен с самого начала, и этот дар сохраняется у него и поныне, несмотря на тяжелую деменцию. В большинстве своем пациенты с деменцией не особенно одарены в этом отношении, но тем не менее примечательно, что почти без исключений сохраняют свои музыкальные способности и вкусы даже тогда, когда безнадежно утрачены все их остальные способности. Они узнают знакомую музыку и эмоционально на нее реагируют даже в тех случаях, когда ничто больше не может их растрогать. Отсюда следует большая важность доступа больного к музыке – будь то в форме посещения концертов, прослушивания записей или в форме профессиональной музыкальной терапии.
Музыкальная терапия может быть групповой или индивидуальной. Удивительно видеть лишенных дара речи, отчужденных от мира, растерянных людей, отогретых музыкой, узнающих ее, начинающих петь, начинающих живо общаться с музыкальным терапевтом. Еще более удивительно – это видеть дюжину страдающих тяжелой деменцией больных, погруженных в собственные, вероятно, пустые миры, не способных к внятной реакции на окружающее, а тем более не способных к взаимодействию с другими людьми, живо реагирующими на музыкального терапевта, который начинает играть им музыку. В больных немедленно пробуждается внимание: они во все глаза, в упор смотрят на исполнителя. Заторможенные пациенты просыпаются; возбужденные успокаиваются. Поразителен уже сам факт, что можно привлечь внимание таких больных и удерживать его несколько минут кряду. Помимо этого, важно, что внимание может привлечь какая-то особая музыка. В таких группах обычно полезно играть старые песни, которые известны большинству пожилых больных.
Знакомая музыка действует как эликсир памяти Пруста, – она пробуждает давно забытые эмоции и ассоциации, открывает больным путь к настроениям и воспоминаниям, которые, казалось, были навсегда утрачены. На лицах, по мере узнавания музыки, появляется осмысленное выражение, люди начинают ощущать ее эмоциональное воздействие. Один или два человека начинают подпевать, потом песню подхватывают и все остальные, и вскоре вся группа – при том что многие из них обычно не могут уже даже говорить – поет вместе, в силу своих способностей.
Ключевое слово здесь – «вместе», ибо людей захватывает чувство общности, и больные, только что казавшиеся безнадежно одинокими, становятся способными – хотя бы на время – вступить в тесные узы с другими людьми. Я получаю много писем, в которых описывается такой эффект музыкальной терапии или вообще игры на музыкальных инструментах и пения на страдающих деменцией больных. Музыкальный терапевт из Австралии Гретта Скалторп, более десяти лет проработавшая в домах инвалидов и госпиталях, очень красноречиво описала этот эффект:
«Сначала мне казалось, что я просто развлекаю больных, но теперь я знаю, что работаю своего рода консервным ножом, который вскрывает человеческую память. Я не могу заранее предсказать, от чего включится память того или иного больного, но обычно отмычка находится для каждого. Я с потрясением наблюдаю за тем, что происходит у меня на глазах. Самый лучший результат того, что я делаю, – это воздействие на персонал, который внезапно видит своих подопечных в совершенно новом свете, видит их как людей, у которых было прошлое, и не только прошлое, но прошлое, наполненное радостью и восторгом.
Некоторые слушатели выходят из группы, становятся рядом со мной, прикасаются ко мне во время сеанса. Всегда находятся больные, которые начинают плакать. Другие принимаются танцевать, к ним присоединяются остальные. Они вместе поют арии из оперетт и песни Синатры, они даже поют по-немецки! Встревоженные больные успокаиваются, у молчаливых прорезается голос, оцепеневшие начинают отбивать такт. Есть больные, которые уже не помнят, где они находятся, но, увидев меня, сразу узнают «поющую леди».
