В детстве и юности Д.Л. любила чечетку, очень хорошо ее танцевала и могла даже станцевать чечетку на коньках. Она говорила, что была «дитя улицы» и любила устраивать целые представления вместе с другими уличными детьми. Следовательно, Д.Л. обладала хорошим чувством ритма (она и сегодня любит ритмическую аэробику), но, если к ритму прибавляется музыкальное сопровождение, оно путает миссис Л. и мешает ей танцевать. Когда я карандашом начал выстукивать простые ритмы – например, вступление к Пятой симфонии Бетховена или кусочки азбуки Морзе, – миссис Л. без труда повторяла ритм. Но если ритм вплетался в сложную мелодию, она затруднялась повторить ритм, так как он терялся за шумом, каковым ей представлялась музыка.
В младших классах школы миссис Л. полюбила военные песни (это было в середине сороковых). «Я узнавала их по словам, – рассказывала она. – Со словами всякая песня хороша». Отец, воодушевившись, купил ей множество пластинок с военными песнями, но, как вспоминала миссис Л., если песню сопровождал оркестр, она начинала сходить с ума. Эти звуки наваливались на нее со всех сторон, захлестывали и подавляли, как ужасный шум.
Люди часто спрашивали у миссис Л., что она слышит, когда играет музыка, и она отвечала: «Если вы придете ко мне на кухню и начнете швырять на пол кастрюли и сковородки, то услышите то же, что слышу я, когда играет музыка». Потом она сказала, что особенно чувствительна к высоким нотам, и если бы она пошла в оперу, то все звуки показались бы ей страшным визгом.
«Я не узнавала «Звездное знамя», и мне приходилось ждать, когда все встанут». Не узнавала она и «Happy Birthday to You», несмотря на то что, будучи учительницей, ставила запись этой песни на проигрыватель, по меньшей мере, тридцать раз в году, в дни рождения учеников.
Когда Д.Л. училась в колледже, один из преподавателей провел тестирование слуха у студентов. Обследовав миссис Л., он удивился: «Неужели вы вообще не воспринимаете музыку?» Учась в колледже, Д.Л. начала встречаться с кавалерами. «Я побывала на всех этих мюзиклах, – сказала она, – включая «Оклахому». Мой отец выдавил из себя целых девяносто центов на билет в партер». Она высиживала мюзиклы, неплохо их перенося. Лучше всего было, когда пел один человек и не брал слишком высоких нот.
Семь или восемь лет назад миссис Л. прочла в «Нью-Йорк таймс» статью о работах Изабель Перец по амузии и сказала мужу: «Вот этим-то я и страдаю!» Хотя она никогда не считала свою проблему с музыкой «психологической» или «эмоциональной», как думала мать, миссис Л. никогда отчетливо не представляла себе, что это проблема «неврологическая». Статья взволновала Д.Л., и она написала письмо Изабель Перец, и во время встречи с Перец и Кристой Хайд миссис Л. объяснили, что ее состояние вполне «реально», что дело вовсе не в ее психике и что таким же расстройством страдает множество других людей. Миссис Л. познакомилась с ними и теперь знает, что, прикрываясь объективным статусом своего состояния, может без угрызений совести уклоняться от посещения музыкальных спектаклей и концертов. (Она очень жалеет, что диагноз амузии был поставлен ей в семьдесят лет, а не в семь, ранняя диагностика избавила бы ее от скуки и мук, связанных с посещением концертов, на которые она ходила только из вежливости.)
В 2002 году Эйотт, Перец и Хайд опубликовали статью «Врожденная амузия: групповое исследование взрослых, пораженных специфическим музыкальным расстройством». Статья была напечатана в журнале «Мозг». Выводы были основаны на оригинальном исследовании группы из одиннадцати испытуемых. В большинстве своем они обладали нормальным восприятием речи и окружающих звуков, но все были неспособны узнавать мелодии, а при предъявлении музыкальных звуков не могли различать следующие друг за другом тоны и полутоны. Без этих основополагающих строительных блоков невозможно почувствовать тональность или ключ, звукоряд, мелодию и гармонию. С таким багажом воспринимать музыку было так же невозможно, как и понимать речь, составленную из слов, лишенных слогов
[41].
Когда миссис Л. сравнила звуки музыки со звоном падающих на пол кастрюль и сковородок, я был озадачен, потому что мне казалось, что само по себе различение высоты звуков, пусть даже дефектное, не может привести к такому восприятию. Судя по всему, у женщины были серьезные проблемы с распознаванием характера и тембра музыкальных нот.
(Тембр – это особое качество или акустическое богатство звука, производимого инструментом или голосом, независимое от высоты тона или его громкости – именно тембр отличает ноту до, исполненную на фортепьяно, от ноты до, исполненной на саксофоне. На тембр звука влияет множество факторов, включая частоты гармоник или обертонов, крутизну, скорость подъема и снижения звуковой волны. Способность удерживать постоянство тембра является многоуровневым и очень сложным процессом, ё происходящим в слуховых отделах мозга. Этот процесс можно уподобить постоянству восприятия цвета. Действительно, тембр иногда описывают обозначениями участков цветовой гаммы; существует даже такое понятие, как цвет звука или цвет тона.)
Такое же впечатление возникло у меня при чтении описанной Экеном и Альбертом истории болезни человека, для которого музыка превратилась в скрежет автомобильных тормозов. Я испытывал приблизительно то же самое, когда стал воспринимать балладу Шопена как череду ударов молотком по железному листу. Роберт Силверс писал мне, как журналист Джозеф Олсоп говаривал: «Музыка, которой я восхищаюсь, как, впрочем, и любая другая музыка, напоминает мне грохот колымаги, которую лошадь тянет по булыжной мостовой». Эти случаи, как и случай Д.Л., отличаются от случаев чистой тональной амузии, связанной с неспособностью воспринимать высоту музыкальных звуков, описанной Эйоттом и соавторами в 2002 году.
Для обозначения таких состояний и для выделения их в особую форму амузии, которая может сосуществовать с нарушением способности различать высоту звуков или иметь место самостоятельно, в последнее время начинают применять термин «дистембрия». Недавно Тимоти Гриффитс, А. Р. Дженнингс и Джейсон Уоррен описали поразительный случай сорокадвухлетнего мужчины, перенесшего инсульт в правом полушарии мозга. После нарушения мозгового кровообращения у больного развилась дистембрия без сопутствующего поражения способности различать высоты звуков. В связи с этим мне представляется, что миссис Л. страдает врожденной дистембрией.
