Джекоб, разумеется, очень радуется таким изменениям, которые обещают снова открыть захлопнувшуюся было перед ним дверь, обогатить его профессиональную жизнь и позволить снова, как прежде, наслаждаться музыкой без ограничений. Я же как невролог не перестаю удивляться тому, что перенастройка головного мозга смогла уравновесить вредное воздействие поражения стареющей улитки, что с помощью интенсивной музыкальной деятельности, внимания и воли мозг Джекоба смог буквально переделать и заново сформировать себя.
11
Живое стерео:
почему у нас два уха
В 1996 году я начал переписываться с одним норвежским врачом, доктором Йоргеном Йоргенсеном, который в присланном мне письме рассказал, как изменилось его восприятие музыки после тотальной правосторонней потери слуха, вызванной удалением невриномы правого слухового нерва. «Восприятие основных свойств музыки – тональности, тембра – не изменилось, – писал доктор Йоргенсен. – Но нарушилось эмоциональное восприятие музыки. Она стала какой-то плоской и двухмерной». Когда-то музыка Малера производила на него «ошеломляющее» впечатление, но, когда вскоре после операции доктор Йоргенсен пошел на концерт послушать Седьмую симфонию Малера, музыка показалась ему «безнадежно плоской и безжизненной».
Через полгода он начал адаптироваться к своему состоянию:
«Я теперь обладаю псевдостереоэффектом, конечно, далеко не таким, каким я обладал раньше, но в достаточной степени компенсирующим мою восприимчивость к музыке. Музыка не стала стереофонической, но осталась такой же широкой и богатой, какой была прежде. Так, я едва не взлетел с кресла, когда зазвучало вступление к траурному маршу из Пятой симфонии Малера, когда после труб, возвещающих начало траурной процессии, фортиссимо вступил весь оркестр».
«Возможно, это моя чисто психологическая адаптация к утрате стереофонического эффекта, – добавляет доктор Йоргенсен, – но наш мозг – поистине чудесный инструмент. Слуховые волокна могут переходить по мозолистому телу и воспринимать акустические входы от моего интактного левого уха. Думаю, что мое левое ухо сохранилось лучше, чем можно было бы ожидать от семидесятилетнего старика».
Когда мы слушаем музыку, писал Дэниел Левитин, «мы – в действительности – воспринимаем множественные свойства или «измерения»». К этим свойствам он относит тон, высоту, тембр, громкость, темп, ритм и рисунок или контур (целостная форма, мелодия целиком – сверху донизу). Об амузии говорят, когда нарушено восприятие всех или части этих свойств. Однако в этом смысле доктор Йоргенсен не страдает амузией. Восприятие музыки здоровым левым ухом осталось нормальным.
Далее Левитин говорит о двух других измерениях. Пространственная локализация, пишет он, «это восприятие того, как далеко от нас находится источник, в сочетании с ощущением размеров комнаты или зала, в котором звучит музыка… это чувство помогает отличать пение в концертном зале от пения в ванной комнате». Реверберация, утверждает Левитин, «играет недооцененную роль во внушении эмоций и создании приятного во всех отношениях звука».
Именно эти последние свойства утратил доктор Йоргенсен, когда потерял способность к стереофоническому восприятию звука. Придя на концерт, он обнаружил, что не воспринимает пространственных характеристик, объемности, богатства, резонанса – и именно эта невосприимчивость сделала музыку «плоской и безжизненной».
В этом случае я был поражен аналогией с переживаниями людей, потерявших один глаз и вместе с ним способность к восприятию стереоскопической глубины изображения
[56]. Последствия утраты стереоскопического зрения могут быть неожиданными по своим масштабам, так как не только нарушают способность к суждению о глубине и расстоянии, но и делают весь зрительный мир плоским, и это уплощение бывает как перцептивным, так и эмоциональным. В такой ситуации люди говорят о своей «оторванности», о трудности соотнесения себя, своего «я» с тем, что они видят, не только в пространственном отношении, но и эмоционально. Восстановление бинокулярного зрения, если оно происходит, может дать человеку ощущение радости и облегчения, так как возвращает миру его эмоциональное богатство и разнообразие. Но даже если восстановления бинокулярного зрения не происходит, то происходят медленные адаптационные изменения, подобные тем, какие описал доктор Йоргенсен, – развивается псевдостереоскопический эффект.
Очень важно выделить значимость этого термина – «псевдостерео». Истинное объемное восприятие – будь то слуховое или зрительное – зависит от способности головного мозга делать заключения о глубине и расстоянии (а также о таких свойствах, как округлость, вместительность, объемность) на основании информации, которая поступает от двух раздельно расположенных глаз или ушей. В случае зрения – это пространственная отделенность, в случае слуха – временна́я. Разница между источниками информации может показаться крошечной – расстояние между двумя глазами составляет всего несколько дуговых секунд, а между ушами запаздывание восприятия одним ухом по сравнению с другим составляет всего несколько микросекунд. Но эта ничтожная разница позволяет некоторым животным, особенно ночным хищникам, например, сове, строить достоверную звуковую карту окружающей местности. Мы – люди – недотягиваем до таких высоких стандартов, но тем не менее тоже используем бинауральную разницу – в такой же степени, как и бинокулярную, – для ориентации в пространстве, для формирования суждений о том, что находится вокруг нас. Именно стереофония позволяет посетителям концертов наслаждаться всей сложностью и акустическим великолепием оркестра или хора, выступающего в концертном зале, специально сконструированном для прослушивания – богатого, детального и трехмерного, – насколько это возможно. Именно эту радость восприятия мы пытаемся воспроизвести с помощью пары наушников, стереодинамиков и сложных полифонических стереосистем. Мы считаем наш стереофонический мир чем-то само собой разумеющимся, и подчас лишь несчастье, подобное тому, что случилось с доктором Йоргенсеном, заставляет понять, насколько важны для нас оба наши уха.
Настоящее стереоскопическое или стереофоническое восприятие невозможно при утрате одного глаза или уха, соответственно. Но, как заметил доктор Йоргенсен, в этих случаях возможна большая степень приспособления, которое зависит от множества разнообразных факторов. Один из них – это возрастающая способность выводить суждения, используя один глаз или одно ухо, то есть более эффективно используя монокулярные и моноауральные сигналы. К монокулярным сигналам относится перспектива, замкнутость и параллакс движения (смещение видимого мира по мере движения в нем), а моноауральные сигналы, вероятно, аналогичны, хотя и обрабатываются механизмами, специфичными для слуха. Затухание звука по мере увеличения расстояния до его источника воспринимается одним ухом так же хорошо, как и двумя, а форма наружного уха – ушной раковины обеспечивает получение информации как о направлении, так и об асимметрии звукового сигнала, поступающего к наружному слуховому проходу.
