Несмотря на то что я родился в музыкальной семье и лично для меня музыка была важна с самых ранних лет, в клиническом контексте я впервые столкнулся с музыкой только в 1966 году, когда начал работать в клинике для хронических больных «Бет Абрахам», расположенной в Бронксе. Здесь мое внимание сразу же привлекла группа странно обездвиженных, словно находящихся в трансе, пациентов, перенесших много лет назад энцефалит. Этих пациентов я позже описал в «Пробуждениях». В то время в клинике находились почти восемьдесят таких больных: я видел их в фойе, коридорах и в палатах, часто абсолютно неподвижно застывшими в странных позах и пребывающими в состоянии транса. (Было также несколько больных, находившихся в противоположном состоянии – непрерывной насильственной активности; все их движения были ускоренными, избыточными и порывистыми.) Все они, как я вскоре выяснил, были жертвами летаргического энцефалита, пандемия которого разразилась после окончания Первой мировой войны. Некоторые больные находились в оцепенении с тех пор, как поступили в клинику, то есть в течение сорока и более лет.
В 1966 году для лечения таких больных не существовало никаких специфических лекарств, эффективных в отношении их паркинсонической неподвижности. Тем не менее и врачи, и медсестры знали, что эти пациенты могут иногда двигаться, причем с легкостью и изяществом, полностью опровергающими диагноз паркинсонизма. Самым мощным фактором, оказывавшим такое растормаживающее действие, была музыка.
Для больных, перенесших энцефалит, как и для всех больных паркинсонизмом, был характерен его кардинальный симптом – затруднение при начале какого-либо действия; но зато они часто были способны на мгновенный ответ. Так, например, многие пациенты были способны легко поймать брошенный им мяч и потом бросить его обратно; практически все они живо реагировали на музыку. Многих больных, абсолютно не способных самостоятельно начать ходьбу, можно было вовлечь в танец, и танцевали они легко и свободно. Некоторые едва могли говорить, а если и сохраняли способность к речи, то она была лишена интонаций, силы и выразительности, казалась почти призрачной. Те же пациенты могли иногда петь, громко и чисто, полным голосом, соблюдая выразительность и тональность. Другие были способны ходить и говорить, но походка у них была толчкообразной, а речь – скандированной и постепенно ускоряющейся. У таких пациентов музыка могла делать походку и речь более плавными, ровными и поддающимися сознательному контролю с их стороны
[107].
В 60-е годы мало кто слышал о такой профессии, как музыкальный терапевт, но в клинике «Бет Абрахам» такой специалист уже был. Это была настоящая динамо-машина по имени Китти Стайлс (только после того, как она умерла в возрасте около ста лет, я осознал, что ко времени нашего знакомства ей было уже за восемьдесят, но ее энергии хватило бы на двух молодых людей).
Китти очень тонко чувствовала больных энцефалитом, и за десятилетия до введения в клиническую практику леводопы только она и ее музыка могли на какое-то время возвращать этих людей к жизни. Действительно, когда в 1973 году мы приступили к съемкам документального фильма об этих пациентах, директор фильма Дункан Даллас сразу же спросил меня: «Могу я познакомиться с вашим музыкальным терапевтом? Мне кажется, что здесь она – главное действующее лицо». И она вправду была таковым все время до начала применения леводопы и после того, как выяснилось, что у многих таких больных это лекарство производит нестойкий, а зачастую и извращенный эффект.
Несмотря на то что целительная сила музыки была известна в течение тысячелетий, формальное выделение музыкальной терапии в самостоятельную клиническую дисциплину произошло только в конце 40-х годов. Когда с полей сражений Второй мировой войны стали возвращаться солдаты с ранениями головы и травматическими поражениями мозга или «боевыми психическими травмами» («неврозами военного времени», как их называли во время Первой мировой войны, или «посттравматическими стрессовыми расстройствами», как их обозначили бы в наши дни)
[108]. Было обнаружено, что страдания, несчастья и даже некоторые физиологические параметры (частоту пульса, артериальное давление и пр.) можно корригировать с помощью музыки. Врачи и сестры многих ветеранских госпиталей начали приглашать музыкантов, чтобы те играли для больных, и музыканты были только счастливы такой возможности. Вскоре, однако, выяснилось, что одного энтузиазма и великодушия мало – нужна также и профессиональная подготовка.
Первая программа по подготовке музыкальных терапевтов была разработана в 1944 году в Университете штата Мичиган, а в 1950 году была учреждена Национальная ассоциация музыкальной терапии. Правда, широкого признания этот вид лечения не получал еще четверть века. Я не знаю, имела ли Китти Стайлс, наш музыкальный терапевт в клинике «Бет Абрахам», официальный сертификат по своей специальности и проходила ли она специальное обучение, но у нее был поистине врожденный дар предугадывать, как подействует музыка на любого пациента, каким бы тяжелым и запущенным ни было его заболевание. Индивидуальная работа с пациентами требует сочувствия и сотрудничества, так же, как и во всех отраслях медицины, и Китти виртуозно владела обоими этими качествами. Китти была смелым музыкальным импровизатором и всегда была в прекрасном расположении духа – как за клавиатурой, так и в повседневной жизни. Подозреваю, что без этих качеств многие усилия Китти оказались бы тщетными
[109].
