В тот же период времени у меня было еще одно музыкальное сновидение, и оно тоже продолжалось после пробуждения. В этой музыке, в отличие от квинтета Моцарта, меня все раздражало, и я не мог дождаться, когда она закончится. Я принимал душ, выпивал чашку кофе, тряс головой, играл на фортепьяно мазурку – но все было тщетно, музыка не прекращалась. В конце концов, я позвонил своему другу Орлану Фоксу и сказал, что слышу песни, от которых не могу избавиться, песни, наводящие на меня меланхолию и какой-то страх. Самое ужасное, добавил я, что песни звучат на немецком языке, которого я не знаю
[124]. Орлан попросил меня спеть или промурлыкать какие-нибудь из этих песен. Я выполнил его просьбу, и наступила довольно долгая пауза.
– Ты, случайно, не покинул каких-нибудь своих юных пациентов? – спросил он. – Или, может быть, ты убил каких-то своих литературных детей?
– Произошло и то и другое, – ответил я. – Вчера я уволился из детского отделения больницы и сжег только что написанный сборник эссе… Как ты догадался?
– Твое сознание играет «Песни об умерших детях» Малера, – сказал он, – траурные песнопения по отошедшим душам.
Это сновидение меня поразило, потому что я не люблю Малера и обычно с большим трудом запоминаю его музыку, не говоря уже о том, чтобы напевать «Песни об умерших детях». Но мой спящий мозг с безошибочной точностью нашел подходящий символ для событий минувшего дня. После того как Орлан растолковал мой сон, музыка прекратилась. С тех пор прошло тридцать лет, но это сновидение ни разу больше не повторилось.
Грезы и призрачные видения особенно часто встречаются в промежуточных состояниях между сном и бодрствованием: в гипнагогическом – предшествующем сну, и гипнопомпическом – возникающем непосредственно перед окончательным пробуждением. Зрительные гипнопомпические галлюцинации бывают очень яркими, калейдоскопическими, ускользающими – их очень трудно запомнить, но временами они принимают форму связных музыкальных галлюцинаций. Позже, в конце 1974 года, я получил травму ноги, в связи с чем мне сделали операцию. На несколько недель меня поместили в крошечную палату без окон, где было невозможно пользоваться радиоприемником. Один из моих друзей принес мне магнитофон и единственную запись – скрипичный концерт Мендельсона
[125]. Я проигрывал эту запись десятки раз в день, и однажды утром, находясь в восхитительном гипнопомпическом состоянии, следующим за пробуждением, я услышал звуки концерта Мендельсона. Я уже не спал и отчетливо сознавал, что лежу на больничной койке и что рядом со мной стоит мой магнитофон. Я подумал, что одна из медсестер нашла новый оригинальный способ будить меня по утрам. Постепенно я пробуждался окончательно, но музыка продолжала звучать. Я сонно потянулся к магнитофону, чтобы его выключить, и каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что он выключен. Поняв это, я окончательно проснулся, и галлюцинаторная музыка тотчас умолкла.
Мне никогда – ни до того, ни после того – не приходилось переживать связные, продолжительные, полностью имитирующие реальное восприятие музыкальные гипнагогические или гипнопомпические галлюцинации. Подозреваю, что в состояние реального «прослушивания» музыки меня повергло сочетание событий: почти непрерывное проигрывание концерта Мендельсона, перенасытившее мой мозг, плюс гипнопомпическое состояние.
Обсудив эту тему с несколькими профессиональными музыкантами, я узнал, что яркие музыкальные образы или псевдогаллюцинации довольно часто встречаются в таких состояниях. Поэтесса Мелани Челленджер, пишущая либретто для опер, рассказала мне, что, когда она просыпается после дневной «сиесты» и находится в «пограничном состоянии» между сном и бодрствованием, она часто слышит очень громкую и очень живую оркестровую музыку – «такое впечатление, что оркестр играет в комнате». В эти моменты Мелани полностью отдает себе отчет в том, что лежит в кровати в собственной спальне, в которой нет никакого оркестра, но его игру она воспринимает во всем богатстве звучания отдельных инструментов, чего она не может представить в своем обычном музыкальном воображении. Она говорит, что никогда не слышит какую-либо пьесу целиком, обычно это мозаика связанных между собой фрагментов, своего рода музыкальный калейдоскоп. Тем не менее некоторые из этих гипнопомпических фрагментов надолго остаются в ее памяти и играют важную роль в сочинении следующих либретто
[126].
Однако у некоторых музыкантов, особенно если они долго и трудно вынашивали новое сочинение, такие переживания могут быть связными и наполненными смыслом и значением. Такое переживание было описано Вагнером. Именно в тот момент он услышал оркестровое вступление к «Золоту Рейна». Произошло это после долгого ожидания, когда композитор находился в странном, почти галлюцинаторном сумеречном состоянии:
=«Я провел бессонную ночь, словно в лихорадке, а утром заставил себя совершить прогулку по холмистым окрестностям, заросшим сосновым лесом. В лесу было уныло и пустынно, и я никак не мог понять, зачем я сюда пришел. После полудня я вернулся домой, лег на жесткую кушетку и принялся ждать, когда придет вожделенный сон. Сон не приходил, но я впал в какое-то полусонное состояние. У меня было такое чувство, будто я погружаюсь в стремительно текущий водный поток. Шум воды сам преобразился в моем мозгу в музыку. Это был аккорд в ми-бемоль мажоре, продолжавший бесконечно звучать в моей голове в виде ломаных фрагментов. Эти рваные формы были мелодическими пассажами, олицетворявшими нарастающее движение, но чистая триада ми-бемоль мажора оставалась при этом неизменной. Этот аккорд придавал бесконечную значимость стихии, в которую я погружался. Я очнулся в ужасе, чувствуя, как волны смыкаются над моей головой. Я сразу понял, что мне наконец явилась оркестровая увертюра к «Золоту Рейна», которую я вынашивал длительное время, но которая никак не отливалась в окончательную форму. Я быстро понял, что происходило: поток жизни захлестывал меня не снаружи, а изнутри».
