По традиции, для музыкальной терапии при старческой деменции выбирают старые песни, которые своими мелодиями, эмоциями и содержанием обращаются к памяти больных, вызывают глубоко личностные реакции и приглашают к участию в пении. Такие воспоминания и реакции становятся менее вероятными по мере прогрессирования деменции. Однако некоторые воспоминания и реакции сохраняются очень долго – дольше других сохраняются двигательные навыки и двигательные ответы – в форме танца.
Существует много уровней, на которых музыка обращается к личности, проникает им в душу, меняет их – это верно в отношении страдающих деменцией больных так же, как это верно в отношении всех нас. Мы вступаем в тесные узы друг с другом, когда вместе поем, разделяя одни и те же чувства, навеваемые песней, но эти узы бывают еще глубже, еще прочнее, когда мы вместе танцуем, согласовывая не только наши голоса, но и движения наших тел. «Тело – это единство действий», – писал Лурия, и если этого единства нет, то не происходит ничего активного или интерактивного, подрывается само чувство того, что мы находимся в теле. Однако танец, когда человек держит за руки партнера, совершает вместе с ним танцевальные движения, может инициировать ответ (вероятно, за счет активации зеркальных нейронов). Таким способом можно оживить непробиваемого иными средствами больного, дать ему возможность двигаться и восстановить, по крайней мере на время, чувство собственного физического существования и его осознание – то есть восстановить самую глубинную форму осознания самого себя, собственной идентичности.
Барабанные кружки – это иная форма музыкальной терапии, и эта ее разновидность может оказаться бесценной для больных, страдающих деменцией, ибо, как и танец, барабан обращается к самым глубоким, подкорковым уровням головного мозга. Музыка этого уровня, расположенного ниже всего личностного и умственного, чисто физического или телесного, не нуждается ни в мелодии, ни в специфическом песенном содержании – она нуждается только и исключительно в ритме. Ритм может восстановить наше ощущение пребывания в собственном теле и первичное, можно сказать, первобытное чувство движения и жизни.
При двигательных расстройствах, подобных расстройствам при паркинсонизме, мы не наблюдаем устойчивого воздействия музыки на состояние больных. У больного под влиянием музыки может восстановиться плавность движений, но она исчезает, как только умолкает музыка. У больных с деменцией эффект музыкального воздействия может быть более продолжительным. Улучшение настроения, поведения и даже когнитивных функций может продолжаться часами или днями после того, как оно произошло под влиянием музыки. В клинике я вижу это почти ежедневно, а кроме того, постоянно получаю письма с описаниями такого эффекта. Ян Колтун, руководитель центра оказания помощи престарелым, прислал мне письмо со следующей историей:
=«Одна из наших сиделок… придя домой, сделала одну простейшую вещь: она переключила на классический канал телевизор, стоявший перед кроватью ее свекрови, которая почти беспрерывно смотрела телевизионные «шоу» на протяжении трех предыдущих лет. Свекровь, которой был поставлен диагноз старческой деменции, обычно поднимала вверх дном весь дом, когда сиделки ночью выключали телевизор, чтобы немного поспать. Днем свекровь не вставала с кровати ни для того, чтобы сходить в туалет, ни для того, чтобы поесть вместе со всеми за общим столом.
После переключения канала у нее произошли значительные и благоприятные поведенческие изменения. На следующее утро она попросила, чтобы ее отвели в столовую на завтрак. Днем она отказалась смотреть телевизор и попросила, чтобы ей принесли ее давно заброшенное вышивание. В течение следующих шести недель она, помимо того что стала общаться с семьей и проявлять интерес к окружающей ее обстановке, начала слушать музыку (преимущественно кантри и вестерн, которую всегда любила). Через шесть недель она тихо умерла».
Болезнь Альцгеймера иногда сопровождается галлюцинациями и живыми видениями, и здесь тоже музыка может дать ключ к решению проблемы. Социолог Боб Силверман написал мне о своей 91-летней матери, которая в течение четырнадцати лет страдала болезнью Альцгеймера и жила в доме престарелых, где у нее начались галлюцинации:
=«Она рассказывала какие-то истории и разыгрывала их. Ей казалось, что все это происходило с ней в действительности. В историях фигурировали имена реальных людей, но их действия и поступки были матерью вымышлены. Рассказывая эти истории, она часто ругалась и злилась, чего до болезни с ней никогда не было. В историях этих было, однако, зерно истины. Мне было совершенно ясно, что за этими россказнями стоит мелкая неприязнь, обиды, негодование от равнодушия, которые теперь выплескивались наружу. Другими словами, она истощалась сама и утомляла окружающих».
Потом Боб купил матери плеер, в котором непрерывно проигрывались семьдесят различных произведений – это были старые мелодии, которые мать знала еще с юности. Теперь, писал он, «она слушает музыку через наушники и никому не мешает. Истории немедленно иссякли, и каждый раз, когда начинает звучать следующая мелодия, она оживляется и спрашивает: «Разве она не прелестна?» Иногда она даже начинает тихо подпевать».
Музыка иногда пробуждает воспоминания не только о личных мирах, мирах событий, людей и мест, которые мы помним. Об этом говорилось в письме, присланном мне Кэтрин Кубек:
=«Я много раз читала о том, что музыка – это совершенно особый, отличный от обычного мир, иная реальность. Но только в последние дни жизни моего отца, когда музыка стала его единственной реальностью, я поняла истинный смысл этих слов. Дожив почти до ста лет, отец начал терять связь с реальностью. Речь его стала бессвязной, мысли путались. Память его стала фрагментированной и спутанной. Я купила ему недорогой CD-плеер. Когда речь отца становилась окончательно невнятной, я выбирала кусок хорошо ему знакомой классической музыки и нажимала кнопку, ожидая преображения.
Мир отца тотчас становился логичным и ясным. Он следил за каждой нотой. Здесь не было места растерянности, неверным действиям, не было утрат и, что удивительнее всего, не было забвения. Это была знакомая территория. Это был дом в большей степени, чем все дома, в которых ему приходилось жить. Это была реальность.
Иногда отец реагировал на красоту музыки плачем. Каким образом могла музыка приводить его в душевный трепет, когда что-либо иное уже перестало его волновать, когда он забыл уже все: мать с ее прекрасным юным лицом, мою сестру и меня (его милых крошек), радость от работы, еды, путешествий, семьи?
Какие струны затрагивала в нем музыка? Где был тот ландшафт, в котором не было места забвению? Как музыка высвобождала иную память, память сердца, не привязанную ни к месту, ни ко времени, ни к событиям, ни даже к любимым некогда людям?»
Восприятие музыки и эмоции, которые она может всколыхнуть, зависят не только от памяти, и музыка не обязательно должна быть знакомой, чтобы оказать эмоциональное воздействие. Мне приходилось видеть больных с тяжелой деменцией, которые плакали и дрожали, слушая незнакомую им музыку. Мне кажется, что слабоумные больные могут испытывать весь спектр чувств, какие можем испытывать все мы, и что деменция, во всяком случае в такие моменты, не является препятствием для эмоциональной глубины. Тот, кто видел такую реакцию больного с деменцией, тот знает, что у такого больного сохранилось ядро личности, до которой можно достучаться, пусть даже только с помощью музыки.
