— А то, что ты видишь, тебе не кажется ужасным? Или катастрофичным? Устрашающим? — Мелисса настойчиво продолжала меня расспрашивать.
— Нет, все картины выглядят довольно буднично, просто я не понимаю, что именно я вижу, мне все совершенно не знакомо.
Мелисса кивнула, как мне показалось, успокоенно.
— Пожалуй, могу вспомнить только две картины, которые мне более-менее понятны, хотя ничего подобного я в жизни не видел, — продолжил я. — Я часто вижу какой-то зал, большой и высокий, — я закрыл глаза и сосредоточился, — со сводчатым потолком и узкими стрельчатыми окнами от пола почти до самого потолка. За окнами угадывается парк с высокими деревьями с густой листвой, сквозь которую пробиваются яркие лучи солнца. Кое-где в окнах вставлены цветные витражи, и, когда на них попадают солнечные лучи, по залу, довольно сумрачному, бегают цветные зайчики. В зале стоят столы с наклонными столешницами. Я смотрю на зал сверху, с галереи или с балкона, и вижу внизу людей. Они ходят по залу или сидят за столами и листают большие фолианты. Мне кажется, что это — библиотека, хотя таких библиотек я никогда не видел ни в жизни, ни в фильмах. Я просто стою и смотрю, ничего особенного не происходит.
— Ты ведь никогда не был на Тароосе…
— Нет, мэм, это совсем не похоже на Тароос. По крайней мере, на то, что я видел в съемках.
— С другой стороны, не столь уж многое из съемок мы и показываем… Ну, хорошо. А что еще ты видел более-менее понятное?
— Еще очень часто вижу, как я медленно спускаюсь, возможно, на посадочном модуле, на остров, который виден мне через очень широкий иллюминатор. Или, может, иллюминатора и модуля вообще нет? А я спускаюсь на антиграве? Остров небольшой, почти круглый, весь поросший темно-зеленым лесом, над которым кое-где возвышаются ослепительно-белые купола. Лес необычный. Много деревьев с большими листьями вроде пальм или папоротников. Заросли подходят к самой воде, и линии берега не видно. Море выглядит темно-синим, но у острова оно светлее, почти бирюзовое. Солнце скрыто слоем облаков. Весь горизонт затянут туманной дымкой, и невозможно разглядеть, где кончается вода, а где начинается небо. Общее ощущение какое-то тревожное. Все это совсем не похоже на Землю, я ведь над Землей полетал достаточно, чтобы не перепутать.
Мелисса задумчиво помолчала.
— На Саракосту, пожалуй, тоже не похоже, — сказала она, — даже если забыть про купола.
— Мэм, все остальное я просто не смогу описать…
Тут опять раздался вызов по связи, и Мелисса сразу поставила полную защиту.
Я расслабился и попытался привести в порядок свои мысли.
Да, этот день был для меня богат на открытия. Я узнал так много всего и сразу… И не все открытия мне были приятны. Я осознавал, что прошлая моя жизнь закончилась, но чтобы к этому привыкнуть, мне нужно было время.
Мне захотелось встать и пройтись.
На стене кабинета я увидел рамку голоэкрана. Я подошел и тронул панель управления. Это оказалась закольцованная съемка двух женщин — Мелиссы и ее дочери. Они стояли на скалистом берегу моря у парапета из белого мрамора. Очень красивые женщины. Конечно, в нашем мире, когда каждый может с помощью косметологов изменить свою внешность в очень широких пределах, красотой удивить трудно. Но их красота была особенной. Пожалуй, главным были не черты их лиц, а внутренняя гармония этих черт.
Но какими же разными они были! Трудно было поверить, что это — мать и дочь. Мелисса казалась нежной и светлой, несмотря на твердый взгляд серых глаз. Ее дочь, темноглазая и смуглая, с удлиненным овалом аристократического лица, выглядела более утонченной и загадочной. Женщины стояли, обнявшись, и улыбались. Ветер развевал и переплетал соломенные пряди с прядями каштановыми. Закольцовка была выполнена идеально: казалось, они вечно стоят на высоком морском берегу и радостно улыбаются ветру и солнцу.
Мне захотелось посмотреть и другие съемки. Я включил следующий сюжет, но едва на экране появился заснеженный лес, как я услышал, что Мелисса закончила разговор и выключила связь. Я отключил экран и вернулся к столу.
Но продолжить разговор нам не пришлось.
На этот раз Мелиссу вызвал человек с очень темной кожей. Не узнать его было невозможно. Это был Сэм Ричардсон, постоянный глава Администрации Президента. Сэм был негром, что было большой редкостью среди селферов. Он был очень старым селфером, из тех, кто стали Потенциалами еще до Эпохи Глобальных Эпидемий. Эти эпидемии почти полностью уничтожили все расы, кроме белой. Среди случайно уцелевших монголоидов и негроидов не оказалось ни одного, кроме Сэма, носителя мутации, определяющей наличие второй структуры мозга. Из сравнительно молодых селферов десятка три были метисами, унаследовавшими необходимые гены от белого отца или белой матери, и только один из них получил свои особые гены от Сэма. Да и среди всего населения Земли негров и азиатов сейчас было совсем немного, несмотря на все программы возрождения рас. Уж слишком обеднел их генофонд. Несколько больше было метисов, но и они имели совсем небольшую часть генов погибших рас.
В учебниках истории утверждается, что точно так и не удалось установить, была это расовая война или же глобальные эпидемии XXII века являлись результатом естественного процесса образования новых штаммов вирусов в их природных анклавах в перенаселенных регионах Юго-Восточной Азии и Африки?
В конце XXII века из 26 миллиардов жителей Земли более 22 рождалось, размножалось и умирало именно в Африке и Юго-Восточной Азии, в регионах, не способных даже просто прокормить обитающие там народы. Ни о каком развитии речь уже не шла. Рост населения, обреченного на чудовищные условия существования и быструю смерть от голода, болезней и войн, постоянно продолжался. Война за выживание шла не только между людьми, но и между людьми и природой. Все, что растет и движется, воспринималось местным населением только с точки зрения способности утолять голод. Спасение последних экземпляров уникальных животных и транспортировка их в Австралию превратились в кровавую военную кампанию.
Страны остальных регионов, страдающие, скорее, от сокращения численности населения, тем не менее давно и прочно закрыли свои границы от потока искателей сытой жизни, поскольку искатели эти, проникнув в развитые страны и обретя спокойную жизнь в достатке, к местному населению никакой благодарности не испытывали. Наоборот. Полтора века террора заставили даже самых стойких гуманистов признать, что гуманитарная помощь, попытки развития местной экономики, осуществление культурных, медицинских и общеобразовательных программ приводят всегда только к одному-единственному результату: дальнейшему росту населения со всеми сопутствующими прелестями жизни. Воззвания к разуму наталкивались на специфический менталитет, местные традиции и повальную неграмотность. Не помогли и добавки в продукты гуманитарной помощи контрацептивов. Все усилия четырех миллиардов разумного человечества словно проваливались в бездонную, все расширяющуюся прорву. В какой-то момент было принято решение предоставить «раковые опухоли» планеты их собственной судьбе.
