— …ре!...ре!
Дверь распахнулась, на пороге возник Шайн.
— Море! Вернулся дозор, они видели море! — заорал он мне и исчез, оглашая воплями коридоры ледохода. «ИзоЛьда» вдруг загудела, и в этом корабельном вое мне послышался восторг. Клич радости каждого из странников, когда-то давно покинувших Барроухельм для того, чтобы пройти Южный Круг.
— Светлый бог, — прошептал я и побежал наверх. Там, на палубе, на свежем воздухе я долго вглядывался в серый горизонт, надеясь увидеть край льда. Рядом со мною стоял Биами с биноклем, но, судя по опущенным уголкам губ, онтоже ничего не видел. Снизу слышался торжествующий рев льдодобытчиков.
Но мне стало стыдно за их радость. Потому что где-то на второй палубе в каюте корабельного врача умирал Олли.
«Ты не меняешься, Эд»
— Добрались. Добрались, — прошептал Биами. Посмотрел на меня с радостным оскалом. Седые бакенбарды пустынника стояли торчком.
«Олли обварился. И Фур-Фур», — молча заметил я. Нахмурился. Сосателя алого камня я не любил. Ученого из знатоков климата не знал. На корабле не осталось никого мне близкого, кроме Энекена и Лава. Должен ли я отворачиваться от своей радости из-за чужой беды? Ведь море рядом.
Возбуждение охватило меня. Будто в темной комнате открылась дверь, и все залил яркий свет. Проклятье, море рядом! Сколько осталось до Южного Круга? День-два пути? Три? Это уже не месяцы! Даже не недели!
Как выглядит Южный Круг? Мне представлялась черная стена грозовых туч с прожилками цепных молний. Длинные языки зловещего тумана лижут воздух. Пахнет гнильем. И рокот, да, обязательно рокот.
Кивнув мыслям, я отправился вниз, в лазарет. По пути обнялся с восторженным Фадаром. Он что-то тараторил, почти плакал от счастья, я же улыбался, кивал и не слушал его вообще. У двери в пространствоболи, скорби и запаха лекарств пришлось немного постоять.
«Что ты тут делаешь, Эд?»
Фур-Фур сделал то, чего не сделал я. Лучше он меня или хуже? Если я его презираю, а он делает то, но что я не решился — кто в таком случае я сам?
Дверь открылась тихо-тихо, петли Лагерт смазывал очень тщательно.
«Сон — лучшее лекарство», — говорил он.
С порога я увидел фигурку Стаси. Девушка с большими невинными глазами поселилась тут в самом начале нашего путешествия. Тогда Лагерту просто не хватало рук для того, чтобы справиться с потоком раненых. Да и в команде вокруг нее постоянно крутились мужчины. Она мило улыбалась, тупила глазки, но я знал, что творится у нее внутри, когда кто-то проявлял к ней интерес. Непрестанное раздражение и страх.
Остальные даже без способностей эмпата быстро сдавались.Настолько глубока была тьма за улыбкой Стаси, что после пары тройки попыток приобнять красавицу такое желание исчезало у них само собой. Несмотря на то, что наша врачевательница и не отстранялась. Даже подыгрывала. Фарри мне говорил, что на плече девушки осталась татуировка от гильдии Услады. Откуда он знал — не ведаю, но вот след прошлого в ее душе определенно был.
— Здравствуй, — сказала девушка. Бросила взгляд на раненого. Глаза Фур-Фура были закрыты, дышал он так тяжело, будто пробежал несколько миль. Выше пояса кожа почитателя алого камня покраснела и покрылась волдырями. Кое-где виднелось мясо. Поверх ран белела жирная мазь.
Меня замутило.
— Как там Олли?
Она грустно вздохнула:
— Олли умер.
— А он как?
Стася посмотрела на Фур-Фура.
— Плохо. Очень плохо, Лагерт дал ему уже две лапки, чтобы он уснул. Мальчик сильно обжегся, и одежду с него срывали прямо с кожей, — переживание девушки было вполне искренним. — Завтра будет виднее. А почему гудел корабль?
— Разведчики нашли море, — за закрытыми веками Фур-Фура (слава Богам, не обожженными) метались зрачки. На его месте мог оказаться и я. Сгоревший под кипящей энгой и не спасший того, ради которого горел.
— Море? Мы добрались? — ахнула Стася.
— Да… Мы добрались… Скоро увидим его своими глазами.
***
Темные воды уходили в никуда. Они начинались за изрезанными серо-белыми краями последнего льда и терялись за горизонтом. Волны, широкие, долгие, накатывались на лед с шипением. Какая же мощь была сокрыта в них. Неторопливая, величественная сила, непонятно откуда берущаяся и неизвестно куда девающаяся.
Воздух пах чем-то необычным. Насыщенный, тяжелый — он заставлял дышать полной грудью. Свежесть совсем не та, что в холодной Пустыне.
Корабль взревел, развернулся. Неуклюжие крылья согнулись под собственным весом и чиркнули опорными полостями о лед. Их собирали все утро, тянули железные балки с нижней палубы, крепили их в специальных пазах на уровне второй, соединяли друг с другом. Пустынники под руководством Монокля соткали железную сеть. Теперь, если вдруг какой-то из бортов завалится под истончившийся лед, у нас будет шанс выбраться. Без таких вот опор ледоход вместо корабля становится утопающим куском металла.
Ну, так сказал мне Лав ан Шмерц, прежде чем его и Энекена погнали вниз, на «ворот».
— Давай-давай! — заорал Жерар. Позади застучали цепи о палубу. У кормы суетились Клинки и палубные матросы.
Мои приятелипод бдительным руководством Сорольда крутили ворот насоса откачки. Проверяли, как работает. Вся команда валилась от усталости, и я наслаждался выдавшейся минуткой отдыха. Наверх меня послал Монокль с вопросом, не нужна ли Жерару помощь. Первый помощник коротко ответил «нет», ничего передать не попросил, и потому я со спокойной совестью остановился посмотреть на море. Ненадолго, конечно.
Насладившись бесконечностью воды, я зашагал вниз по мокрой палубе. Никогда не видел ее такой чистой. Солнце согнало с фрета всю ледяную броню. От металла днем исходило тепло. Можно было даже увидеть тоненькие язычки пара, струящиеся от темного железа. Солнце грело так, как никогда. Без шапки, шарфа, в расстегнутой одежде я чувствовал себя почти голым. Кончиками пальцев касался теплых поручней без страха оставить на грубом металле кусок своей плоти. Пустыня еще задувала холодом, когда ветер дул в сторону моря, но солнце отогревало.
Барри Рубенс удостоил меня кивком после отчета, что первому помощнику ничего не надо. Достал компас, который я отдал ему почти в тот же день, когда и получил его от Фарри. Сверился с направлением, словно не поглядывал на стрелку несколько раз в час.
— Что я еще могу сделать? — спросил я.
Он захлопнул крышку. С тех пор как его фрет рванулся навстречу Южному Кругу, капитан изменился. В его каюте больше не пахло шаркункой. Здесь царила чистота, порядок. Барри Рубенс постоянно объявлялся в кают-компании. Он даже улыбался.
— Отдыхай, — сказал Монокль. — Наверх не поднимайся. Кто знает, как море нас встретит.
Я развернулся, и вслед мне прилетело:
