Свою машину он всегда содержит в чистоте, не позволяя ни себе, ни пассажирам оставлять в ней мусор и даже, как сам обычно говорит, ругаться матом. Вероятно, и энергетики, и кофе – последствия профессиональной «бессонницы». Из кармана переднего пассажирского сиденья торчит папка-файл. В ней постановление о продлении срока расследования по уголовному делу. Тому делу, по которому работаем и мы. Вот и самая вероятная причина ночи без сна, скорее всего проведенной в служебном кабинете: процессуальные сроки поджимают, руководство грозит служебной проверкой, прокуратура намекает на возможный возврат дела на доследование. У моего следака давно не ладится с помощником прокурора, жулик «не колется». Прав был один знакомый генерал, когда сказал, что у них тоже, как на флоте, и процитировал Александра Покровского, написавшего: «На флоте любое начинание делится на четыре стадии: первая – запугивание, вторая – запутывание, третья – наказание невиновных, четвертая – награждение непричастных».
До местного следственного изолятора № 1, который по традиции находился почти в центре города, ехать было около 20 минут. Этого оказалось достаточно, чтобы обсудить основные моменты, связанные с делом, поскольку с материалами я уже ознакомилась, когда Максим приезжал в Москву.
Вообще изучение уголовного дела – процесс крайне увлекательный. Особенно если некоторым томам уже больше десяти лет. Почти всегда это похоже на сцены из приключенческого фильма, в котором главные герои пытаются по старым судовым журналам найти давно затонувший корабль с золотом.
На основе информации, имеющейся в деле, ты составляешь поведенческий портрет будущего подэкспертного, изучаешь его биографию, анализируешь заключение психолого-психиатрической экспертизы, видеозаписи допросов, если они есть, показания свидетелей. Иногда приходится поискать дополнительную информацию, которой может не быть в материалах. Для этого исследуются социальные сети (причем часть сведений иногда приходится восстанавливать разными хитрыми способами), различные публикации и видео с участием объекта. Далее формируешь представление о его сильных и слабых сторонах, о том, как он общается, какие у него жизненные принципы, как его проще разговорить. Начинаешь понимать, как он думает и действует, чего хочет и чего боится.
После читаешь протокол осмотра места происшествия, и перед глазами появляется картина места преступления. Разглядываешь прилагаемую к протоколу фототаблицу: орудие совершения, обстановка, положение тела, раны, одежда жертвы. Все это помогает узнать, как вел себя преступник, готовился или действовал спонтанно, хотел оставить «послание» или планировал замести следы, но почему-то не сделал этого.
А дальше глаза цепляются за любую важную информацию в допросах свидетелей, экспертизах, рапортах оперативников, материалах оперативно-розыскной деятельности. 28 томов.
Большинство следователей стараются не отвлекать в этот момент. Но после, улучив минуту, непременно интересуются относительно личности преступника. Если в скором времени им предстоит допрос или, например, проверка показаний на месте, спрашивают, как лучше наладить с ним доверительный контакт или, наоборот, надавить. Задают вопросы не потому, что забыли, как вести допрос и что говорить жулику. Просто они как никто знают, что в этой работе важна объективность, а ее порой может обеспечить только сторонний взгляд, необремененный мыслями о соблюдении процессуальных требований.
И вот ты уже не столько эксперт, сколько учитель, наставник и друг. Делишься опытом, соображениями и конфетой «Маска», случайно оказавшейся в сумке.
Припарковавшись возле СИЗО, Максим пожелал удачи – то ли мне, то ли себе, то ли нам обоим, – а затем сказал, что ненадолго отъедет. О цели его отлучки красноречиво свидетельствовал пакет, стоявший рядом со мной на заднем сиденье. Детское питание для ребенка с трех месяцев. Вот и вторая причина уставшего вида – дома свои собственные и прокуратура, и начальство, и суд, требующие внимания преимущественно ночью. Я тоже пожелала ему удачи. Не в этой поездке, а как-то вообще.
КПП в изоляторе прошла довольно быстро и так же быстро в сопровождении огромных размеров сотрудника ФСИН оказалась в комнате для допросов. Войдя, отметила, что в помещении имелась клетка, в которой уже находился мой подэкспертный.
Высокий мужчина с грубыми чертами лица и глубоко посаженными маленькими глазами сидел вполоборота к двери и поглаживал запястья, скованные наручниками. После часов, проведенных за изучением материалов дела, в особенности заключения психиатров, появляется ощущение, что ты знаешь своего «подопечного» лучше, чем родственника или коллегу по работе. И это, в общем, не так далеко от истины, как может показаться на первый взгляд.
В скудном освещении комнаты для допросов он отчетливо напоминал маньяка Головкина. На появление сотрудника изолятора и девушки он никак не отреагировал. Поняв, что разговор предстоит не из легких, порадовалась, что в сумке лежат бутерброды. Обычно, когда делишься едой, опрос идет лучше, – тогда еще разрешали проносить такую «контрабанду».
Если к нежеланию говорить я привыкла и была готова, то наличие клетки, сильно затрудняющей коммуникацию с подэкспертным, и «браслетов», исключающих почти любую жестикуляцию, ставило под вопрос возможность проведения экспертизы. Нужно было договариваться с не очень-то сговорчивым Рэмбо во фсиновском камуфляже.
– Откройте, пожалуйста, клетку и снимите с него наручники, – повернувшись к своему спутнику, попросила я.
Сотрудник смерил меня взглядом. Посмотрел на заключенного и снова на меня. Нахмурился в строгом сомнении, с которым отец расспрашивает дочь о новом ухажере, и произнес:
– Вы точно понимаете, кто сидит в этой клетке?
– Да. Он убийца, но не идиот.
5. Детская страшилка
Головкин
По дороге в прошлое
За поворотом скрылся нервный, пульсирующий, душный город. Будто и не было его. Лишь изредка долетают сюда звуки клаксонов. Расползаются по траве, застревают в кустах. И снова все обволакивает тишина. Я на Лиственничной аллее – старинной, не перекроенной на современный лад улице Москвы. По обеим ее сторонам, прижавшись друг к другу, сибирские лиственницы. Высоченные. Лениво обмахиваются хвойными кронами. Ни машин, ни кафе, ни магазинов. Только редкие прохожие. Крикливая суета, наверное, утонула в одном из здешних прудов. Здесь их два. И мне тоже хочется нырнуть. Жаркое лето 2021 года.
Если идти очень медленно, кажется, что Лиственничная аллея никогда не закончится. Она длинная, как мои воспоминания. Но разве идут быстрым шагом, когда хотят заглянуть в прошлое?
Улица упирается в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию. Бдительный охранник останавливает на пороге роскошного холла.
«Кругом камеры, – тихо говорит он, – сюда нельзя». В этом укромном районе Москвы разговаривают вполголоса все – даже охранники. Я выхожу на улицу. Солнце ударяет в глаза. В такие моменты жалею, что отношения с солнцезащитными очками у меня не сложились. Пытаюсь вспомнить чужое прошлое.
