Мне было пятнадцать, когда мы с матерью, охотясь, попали в засаду. Я пытался защитить ее, но волков было слишком много, и не зубы они использовали для того, чтобы взять меня в плен. Мне тогда прострелили ноги, а на шею надели ошейник с шипами внутрь. Белоглазые севера — изощренные твари, безжалостные и беспринципные. Несмотря на то, что большинство оборотней живут цивилизованно, эти просто не умеют. Никогда не видел таких бездушных монстров…
На долгие десять лет стая Разии стала моей семьей. Семьей, которую я ненавидел каждой порой. Снег был кровавым грязным месивом, крики стали тишиной… Иногда казалось, что прежняя жизнь мне привиделась — детство с матерью в Климптоне, школа, мечты о будущем… Я был цепным псом Разии, ее персональной смертельно опасной игрушкой… и самцом. Мне доставляло удовольствие делать ей больно в постели, оставлять глубокие раны от зубов и метки. И она позволяла. Никто не понимал почему, но она носила мои метки так, будто я ей бриллианты дарил вместо очередной глубокой отметины на шее. Сколько раз хотелось перекусить ей горло, но не мог — убить ее тогда, когда не могла защититься, казалось мне верхом низости, а я и так был втоптан в грязь по горло…
Мне казалось, что те уродства затянулись в душе, но теперь видел их так ясно, будто их оставили вчера. И невыносимо тянуло к девчонке — показывать их снова и снова, все до единого. Пусть смотрит, кого вздумала спасать…
Сознание уплывало, образы размывались, и вот я уже сжимал Разию за горло, подминая под себя податливое тело. Волчица привычно рычала и огрызалась, но послушно подставляла мне зад.
— Ненавижу тебя, тварь, — рычал ей в шею, яростно насаживая на член. — Убью тебя…
— Не сможешь. Никогда не мог, — скалилась она, болезненно морщась. Мокрое тело скользило под пальцами, и я безжалостно выпустил когти. Ноздри забивало резким неприятным запахом мокрой псины и крови. — И теперь не сможешь, Киан!
Она смеялась, извиваясь подо мной, а я хладнокровно следил, как в груди скапливается ярость такой силы, которую не смогу сдержать. Удар зубов по вене был таким стремительным, что я опомнился лишь тогда, когда в пасть ударила теплая струя крови. Тело подо мной дернулось, пальцы заскребли по полу… и к ногам упала Лали с порванным горлом.
Я вскинулся на кровати с колотящимся сердцем, весь мокрый до кончиков волос. Машинальный взгляд на часы дал знать — раннее утро. Нервы дернуло — как там Лали? Только память подкинула ее лицо в крови и мертвый взгляд.
— Твою мать, — прорычал и вывалился в коридор.
Слух сразу же уловил движение в кухни. Девчонка обнаружилась за столом с чашкой кофе и каким-то журналом. На меня даже глаз не подняла, будто не заметила. Только волоски на голых руках встали дыбом. Я развернулся и побрел обратно в свою комнату — похоже, безнадежно все между нами. Все, чем я руководствовался вчера — звериными инстинктами. Присвоить и затащить в берлогу. Прекрасно. А дальше-то что? Легенда о ее долгах мне теперь потеряла всякую актуальность. На ее лице тоже не заметил следов чувства вины.
Горячий душ — настоящее благословение в это время в этом месте. Отсутствие боли казалось наваждением, временным облегчением, передышкой, напоминанием о той жизни, которую давно не заслуживаю…
В кухню я вернулся таким вымотанным, будто не спал вообще. Девчонка нашлась на месте. Такая маленькая, хрупкая, она ежилась на стуле, как снегирь на ветке. Наши взгляды встретились, и по телу расползлось осознание — ей не место здесь. Не место в моей жизни. Все мои проблемы — только мои. Я сам попался людям, я сам оставил на ней метку… и разгребать буду сам. Жил же как-то все это время… проживу как-нибудь и дальше. Так даже спокойнее. Правильней. Меня ждали новые вызовы ледяного мира, а ее — кто-то там…
При мысли, что это вполне может быть оборотень, оставивший на ней отголоски запаха, в груди похолодело и задрожало от звериного несогласия. Лали вжалась в спинку стула. Я прошел к крану и налил стакан воды — мне нечем было облегчить ее мысли. Не думал, что не смогу совладать с… ревностью? Черт…
— Кто он? — потребовал, не глядя на нее.
— Друг, — прозвучало тихо, но твердо.
— Просто друг?
— Просто снова разложишь на столе?
Я обернулся. Она встретила мой взгляд своим колючим исподлобья. И я усмехнулся — такая же волчица. Даром что человек. Вот и как ее отдать кому-то другому, если вся она моя?
— Не хочешь на столе — разложу, где скажешь.
— Сволочь, — процедила она.
— Мягко сказано, — брякнул стаканом.
— Еще бы. Хорошим быть трудно. А вот сволочью — легко.
— И с чего ты взяла, что я — сволочь? — направился к ней медленно.
— Пользуешь меня, как шлюху…
— Беру свою самку.
Я подтянул стул и уселся вплотную, уложив руки на спинку. Лали съежилась, но позиции не сдавала. И мне это нравилось.
— А ты только «брать самку» можешь? А любовью заниматься не пробовал?
— Не доводилось.
Доставляло удовольствие гнуть ее взглядом. Тем более что у меня плохо выходило.
— Мне тоже. Но я точно знаю, что так… — она указала небрежным жестом на стол, — это… дикость!
Щеки девчонки порозовели, а сама задышала чаще, вызывая сомнения в словах. Дикость ей, похоже, нравилась.
— Мне жаль, что так вышло.
Азарт загнать ее в угол и заставить меня спровоцировать прошел. Я ясно видел, что сил у нее на это не осталось — вся зажата, дрожит…
В душе шевельнулось нехорошее предчувствие, а ее запах затанцевал приторной горчинкой на языке. Я быстро вскинул руку и коснулся ее лба. Горячий.
— Ну и какого ж ты тут сидишь? — сдвинул я брови.
Незнакомый страх быстро покрыл все в душе коркой льда — она больна.
— Кофе пью, — съежилась еще больше. И кашлянула. Нехорошо так, сухо и надтреснуто.
— А ну в постель пошла! — прорычал. И, не дожидаясь действий, дернул со стула к себе в руки. Горела. — Там, внизу, есть аптечка…
— Разве? — удивленно вздохнула. — Думала, выгребли все.
— Видимо, быстро убегали, как и ты, — огрызнулся, толкая двери в ее спальню.
А тут все расцвело ее запахом. Если раньше его отголоски хранили только простыни, то теперь все просто благоухало девчонкой.
Я положил ее на кровать, придавив взглядом:
— Лежать. Все, что захочешь, принесу.
Она молча съежилась и обняла себя руками, а я направился в лабораторию. Много всего тут оставили. Я таскал Юджину то, на что не нашел описания, но наркоты там не осталось, само собой. Самое безобидное только: обезболивающие, антибиотики и прочая стандартная человеческая хрень, которой доверия не было. Вернувшись, я высыпал добычу на простынь:
— Знакомо что-то?
— Я врач, — тяжело села она и опустила взгляд на упаковки. — Да, все что нужно.
