Тревога внутри нарастает выше отметки «максимум». Я сжимаю кулаки и стараюсь дышать ровно. Помешать я уже не могу.
— Приветик, — к компании, возле которой стоим мы со Звягиным, подходит какой-то парень, лицо знакомое, но я его не знаю. — Так это за твои буфера сегодняшнее сражение, красотка? — расплывается в слащавой улыбочке.
— Руднев, мандруй отсюда, — предупреждающе смотрит на него Семён. — Пока не стал следующим участником.
— Окей! Не кипятитесь, я же просто спросил. Гордится надо, что за тебя парни вот так рисковать жизнью будут, — подмигивает мне и, наткнувшись на сердитый взгляд Звягина, ретируется.
Только нечем гордиться. Не из-за меня они будут биться, а из-за собственных загонов.
Раздаётся громкий протяжный гудок. Машины газуют, сверкают сзади красными фарами и после ещё одного, но короткого гудка берут резкий старт. Мне хочется зажмуриться, но я себе даже моргнуть не позволяю, смотрю во все глаза, как по трассе бок о бок уносятся машины, оставляя всех присутствующих следить за удаляющимися четырьмя красными фонарями во тьме.
Народ оживляется, начинают спорить и делать ставки.
— Если выживут, — слышу из толпы и в очередной раз холодею. — Дорога убийственная.
Красные точки скрываются вдалеке за деревьями и наступает тягучее тревожное ожидание. Я сжимаю одной рукой запястье на второй и считаю свой пульс. Часто так делаю, когда нервничаю. Это помогает отвлечься и прислушаться к себе. Но сейчас со счёта я то и дело сбиваюсь, потому что пульс слишком частит.
Маня обнимают со спины, а на руку ложатся длинные пальцы с аккуратным маникюром.
— Всё будет хорошо, — шепчет Лиля, а Наташа просто рядом стоит молча.
Шум слышится внезапно, а через несколько секунд мимо на второй круг проносятся оба автомобиля, идут вплотную. Толпа снова оживляется, но разговоры стихают быстро в ожидании.
Круг за кругом. Мне кажется, у меня сердце каждый раз останавливается. Они идут на бешеной скорости, но время будто останавливается для меня. Мне плевать на фотки, только бы Егор не пострадал.
А после четвёртого заезда машина Меляева приходит одна.
Ощущение реальности теряется, когда я жду секунду-две-три, но чёрная иномарка Вертинского так и не приходит.
Сердце замирает, и мне кажется, что воздух уже никогда не вернётся в мои лёгкие. Но тут я вижу свет ещё одних фар. Облегчение накатывает так резко, что колени слабеют и мне с трудом удаётся удержаться на ногах.
Вдруг Егор резко тормозит прям напротив нас.
— Сём, увези её отсюда, — быстро говорит другу даже не взглянув на меня и тут же даёт по газам, уже через несколько секунд скрываясь в темноте.
— Юль, ты слышала. Поехали, — Звягин поворачивается ко мне.
— Нет! Никуда я не поеду!
— Не усложняй. Он не просто так сказал, Юля. Неизвестно чем всё это закончится, если он проиграет. Нечего тебе здесь делать.
— Я даже слышать ничего не хочу. Не надо решать за меня.
Но, кажется, Звягину плевать. Он выполняет поставленную другом задачу.
Пикает сигналкой своей машины, подхватывает меня за талию, чуть приподнимает и тащит к автомобилю. Я и опомниться не успеваю, как меня заталкивают в салон, с одной стороны приземляется Наташа, с другой Лиля, и через несколько секунд машина заводится. Всё происходит настолько быстро, что я прихожу в себя толком уже когда Семён выруливает обратно на трассу.
— Звяга, что за херня? Разворачивай.
— Успокойся, Юль. Потом с Вертом сами разберётесь. Давай просто сделаем, как он сказал, лады?
Ни хера не лады, но бороться с друзьями хуже, чем с врагами. У меня просто не остаётся сил. Я сдуваюсь как проткнутый воздушный шарик. Просто откидываюсь назад и прикрываю глаза, пытаясь удержать слёзы страха и бессилия. Едем в тишине до самого общежития.
— Подожди его у нас, если хочешь, — предлагает Семён.
— Мы все подождём, — говорит Наташа.
Забираемся обратно в общагу тем же путём, что и пришли. Идти по железной крутой лестнице мне трудно, потому что она обморожена, а меня и так ноги не держат. Хорошо, что Семён идёт сзади, страхует.
— Девочки, чайник на тумбочке, печенье в хлебнице, не стесняйтесь. Мне надо вернутся, — Звягин открывает дверь и пропускает нас в их с Егором комнату.
Мне нечего сказать. Что я ему скажу? Лишь смотрю, как он снова уходит, ободряюще подмигнув мне.
И начинаются долгие минуты ожидания. Девочки мониторят инсту, отслеживая сторис тех, кто там находится. Но, как на зло, никто ничего не выкладывает.
Время тянется бесконечно долго, а я то меряю шагами комнату, то замираю у окна, глядя, как начавшийся снег хлопьями ложится на обледенелые ветки и такой же обледенелый тротуар, то молча сижу на Егора кровати, обняв коленки. Ожидание и неизвестность убивают.
Несколько раз хватаюсь за телефон и набираю Заягина, но он не отвечает. Слышать ровные беспристрастные гудки ещё сложнее, чем ждать в тишине.
Девчонки тоже молчат, время от времени бросая на меня встревоженные взгляды. Иногда переговариваются о чём-то отвлечённом, кипятят чайник и заваривают три пакетика.
— Юль, чай будешь? — спрашивает Лиля.
Я сначала хочу отказаться, но потом узнаю чашку, в которой они мне заварили. Это Егора, я ему её подарила на день студента. Смешная такая, с фигурной лепкой из полимерной глины в виде зачётки. Беру кружку в ладони и подношу к губам. Горячий ароматный напиток щекочет ноздри ягодным ароматом.
Это немного отвлекает, но не надолго. Тревожный мандраж возвращается, и я снова начинаю чертить периметр комнаты шагами. Снова то сажусь, то встаю.
А потом вдруг слышу неожиданно щелчок, и дверь распахивается. На пороге стоит Егор. Кожаная куртка расстёгнута, она испачкана и чуть порвана возле локтя на правой руке. Волосы взъерошены, на скуле небольшой порез. Глаза горят, грудь вздымается, будто перед этим он долго бежал и не останавливался.
Я тоже подскакиваю с кровати и делаю шаг навстречу. Замираю, глядя в глаза.
Живой. И, вроде бы, невредимый.
Боковым зрением замечаю, как девчонки тихо поднимаются и выходят, протиснувшись мимо Вертинского. А он входит в комнату и захлопывает за собой дверь.
Я так волновалась! Казалось, что вот-вот с ума сойду. И так рада видеть его! Но этот взгляд пугает. Особенно, когда делает шаг ко мне, а потом ещё один, и ещё. Отступаю под натиском, пока не упираюсь спиной в шкаф. Вертинский нависает, придавливая взглядом, лишает воздуха и пространства, ограничивая руками по бокам и упираясь ими в шкаф.
От него исходит жар, не дающий дышать, опаляет, парализует.
— У тебя есть пять секунд, чтобы убраться восвояси, Конфета, — голос хрипит и давит опасностью. — Иначе я за себя не отвечаю.
