Мне кажется, что Егор несёт какой-то бред. Отвратительный и омерзительный.
— Ты лжёшь.
— Я когда-нибудь врал тебе, Юля? — поднимает брови. — Папаше, когда узнал, это сильно не понравилось, и он поставил условие, что деньги, должность на папиной фирме и место в завещании Серёжка получит только тогда, когда женится. Не на Розе, естественно.
— Я тебе не верю. Сергей — хороший человек.
— Которого ты не любишь.
— Это тут не при чём?
— Сама смотри.
Он кивает на парадный вход университета, откуда выходят несколько девушек. Одна из них — сестра Сергея. Роза спускается по ступенькам и направляется в сторону парковки, на которой я узнаю автомобиль Драгунцева.
Но разве в этом есть что-то странное? Брат встретил сестру с учёбы.
Роза садится в машину, но дальше мне видно плохо. Передние окна хоть и не тонированы, однако их частично закрывают кусты. Тем не менее, мне видно, как Роза наклоняется к Сергею и, кажется, целует его. Не в щёку, и не быстрым чмоком.
К горлу подкатывает тошнота. Как же неприятно от осознания, что тебя использовали, ещё и в таких отвратительных целях!
Меня накрывает злостью, и я резко открываю двери машины и выскакиваю наружу. Давно нужно было поговорить с Драгунцевым.
Подхожу к машине со стороны водителя и резко стучу в стекло. Сергей удивлённо оборачивается и тут же открывает дверь.
— Малыш! — улыбается. — Не ожидал увидеть тебя. Что ты тут делаешь?
— Приветик, — тынет улыбку на все тридцать два Роза, держась за ухо. — Юль, помоги. Зацепилось, а у Серого руки-ножницы, не может распутать.
Я несколько раз в ступоре моргаю, глядя на Сергея и его сестру. Всё что хотела вывалить сейчас ему на голову, застряёт в горле.
Они не целовались. У Розы запуталась серьга в волосах, а Драгунцев пытался распутать. Мне же через кусты показалось, что они целуются.
Чувствую себя дурой. Абсолютной. Нельзя вот так в секунду переключиться и вести себя так, будто ни в чём не бывало. Это просто невозможно. Или надо быть гениальными актёрами.
Теряюсь. Кажется, Егор просто мне соврал. Зачем же так гадко? А если сказал правду, что я сейчас могу предъявить Драгунцеву? И если Вертинский солгал, я буду выглядеть сумасшедшей.
— Юль, дождь накрапывает, может, в машину сядешь?
Всё ещё притормаживая, делаю, что говорит Сергей, усаживаясь на заднее сиденье. Помогаю Розе выпутать серьгу. Сказать нечего.
— А ты здесь почему? — спрашивает Сергей.
— Декан попросила отвезти документы в педунивер, у них там общая практика, — вру первое, что приходит в голову. — А тут увидела твою машину.
Я чувствую себя ужасно. Глупо. Стыдно. И я без сумки, наверное, Сергею это покажется странным.
— Тебя домой отвезти?
— Эм… нет. Мне надо подождать, пока документы подпишут и отвезти обратно. Потом такси возьму, к родителям съезжу.
Кажется, будто у меня с каждым лживым словом увеличивается нос.
— Сама смотри. Если что, позвони.
— Хорошо.
Кажется, Сергей хочет переклониться через своё сиденье и поцеловать меня, но я делаю вид, что этого не замечаю и выхожу из машины.
В голове горит, мысли пульсируют. Зачем ему вот так себя вести при Розе, если предположить, что они друг друга любят? Даже если фантастическая версия Вертинского правда, то Сергей бы, как минимум, избегал физического контакта со мной в её присутствии. Но он же ведёт себя как ни в чём не бывало.
Когда его машина скрывается за поворотом, я, сжав кулаки, быстрым шагом возвращаюсь под арку к Егору.
Он стоит возле машины и курит. Я взбешена до невероятности.
— Ты выставил меня дурой! — толкаю его в грудь со всей силы.
— Зачем? Зачем ты это сделал?
Я со злости толкаю его ещё раз, но он резко щелчком выстреливает недокуренную сигарету в сторону, перехватывает мои запястья, разворачивает и прижимает спиной к своей груди.
Задыхаюсь от эмоций, рвущих грудь. От того, что резко меня обездвижил, утопив в своей близости и запахе.
— Пусти!
— Как только ты успокоишься, — голос ровный, будто между нами сейчас не происходит стычка. — Дурой тебя выставляют твой безгрешный женишок и его шибанутая сестрица. Я пытался дать тебе возможность решить самой. Давал время! Давно стоило вытряхнуть дух из твоего избранника и принести правду на блюдечке. Но ты её видеть не хочешь, Конфета. Хотя все вокруг замечают, что когда он тебя целует, ты зеленеешь от отвращения. Для кого этот концерт? Для меня? Вяжи уже. Хватит.
— А может, я люблю его?! — вырываюсь и поворачиваюсь лицом.
— Ага, — парирует Вертинский. — А когда трахаешься с ним, тоже зажмуриваешься и зубы сжимаешь?
Почему-то стопорюсь на этой фразе, глядя, какой злостью заволакивает его взгляд. Опровергать не буду! Пусть думает, что хочет.
— Это неважно, — кое-как беру себя в руки. Хотя бы внешне. — Он меня не бросал всю поломанную и едва живую. Хочет меня несмотря на всё это!
Сдвигаю резко густую чёлку, демонстрируя уродливую лиловую кляксу на лбу.
— Ни одного сообщения от тебя за два года, — голос вдруг садится до хриплого шёпота. — Ни одной весточки. В аварии виноват не ты, я знаю, но ты рисковал. А когда меня перемололо, бросил. Одну. Я чуть не умерла, а мой лучший друг, мой… — сглатываю, не смея произнести то, кем мы стали друг для друга в тот вечер, — оставил меня. Забыл. Забил. Зачем же ты вернулся сейчас? Добить?
В его глазах вижу странные эмоции. Будто он не понимает, о чём идёт речь. Как же!
— Что ты несёшь? — стискивает в ладонях моё лицо. — Ты сама просила дать тебе время. Разве не твои слова о ненависти и о том, что для прощения тебе нужна свобода? Дурак я. Нужно было делать по-своему! А я повёлся! Так тебе нужна была такая свобода? Чтобы зажигать с богатеньким утырком?
Ладонь обжигает огнём, когда я на эмоциях прописываю Вертинскому пощёчину. Он замолкает и отшатывается.
Рядом проезжает машина, останавливается почти возле нас, выпуская пассажиров. Это такси, и я хватаюсь за возможность. Резко разворачиваюсь и подхожу к машине.
— Свободны?
— Да, садитесь, пожалуйста.
Егор ничего сказать не успевает, как я плюхаюсь на сиденье и называю адрес родителей.
20
До самого дома на Коммунистической, где родители купили квартиру, я еду молча, пытаясь утихомирить сердцебиение.
«Ты сама просила дать тебе время»
«Тебе нужна была такая свобода?»
О чём он вообще? Мы будто слепой с глухим говорили. Пусть кричали, но ведь смысл от тона не изменился.
