Продвижение вперед наполняли мелкие события — пустяковые сами по себе, они были в данную минуту очень значительны. Выбрать курс между золотистыми отмелями, вылезать наружу и тащить лодку, если ошибся, найти одинокий островок для ночлега и приготовить ужин, пройти мимо лодок, черпающих песок, или редких рыболовов, миновать город, не возбуждая подозрений, — забот хватало. Две ночи шел дождь, и они спали рядом под натянутым между ив одеялом — забавно, какой радостью было, проснувшись, услышать рядом сопение Буша и обнаружить на себе его заботливую руку.
Пышной процессией проходили виды — Жьен со средневековым замком на высоком обрыве, Сюлли с большими полукруглыми бастионами, Шато-неф-сюр-Луар, Жаржо. Много миль подряд они видели огромные узорные шпили Орлеанского собора — Орлеан оказался одним из немногих городов, раскинувшихся на самом берегу реки, пришлось с особой тщательностью пробираться под его трудными мостами. Только скрылся из глаз Орлеан, как начался Божанси с его бесконечным многоарочным мостом и странной квадратной крепостью. Река синела, золотилась и зеленела. Галечные отмели, сменившие в среднем течении перекаты Невера, теперь уступили место золотистым песчаным отмелям посреди искрящейся речной голубизны, зеленой за бортом лодки. Разнообразная зелень радовала глаз — зелень нескончаемых ив, виноградников, полей и лугов.
В Блуа они прошли под горбатым мостом с обелиском и надписью, что мост сей возвел малолетний Людовик Пятнадцатый, миновали Шомон и Амбуаз с высящимися над рекой дворцами, Тур (он, как и Орлеан, раскинулся вдоль самой реки), Ланже. Река и ее многочисленные островки чаще были безлюдны, но в отдалении высились замки, дворцы и церкви. За Ланже Луара соединилась с полноводной, медлительной Вьенной. Теперь она стала шире, прямее, мели встречались все реже и реже. После Сомюра и бесчисленных островов Ле-Пон-де-Се к ней присоединилась еще более полноводная Майенна, и река окончательно утратила своеобразие, с которым они успели сродниться. Она стала глубже, медлительнее, и впервые они увидели успехи в речном сообщении — выше по течению им часто встречались следы неудавшихся прожектов Бонапарта.
За впадением Майенны волнорезы и дамбы уже могли противостоять паводкам и постоянному размыву: вдоль них нанесло золотистого песку, и фарватер был достаточно глубок для барж — лодка миновала не одну на пути из Анже в Нант. Обычно их тянули мулы, но одна-две шли с западным ветром под гафельными гротами. Хорнблауэр жадно смотрел на эти, первые за много месяцев, паруса, но от мысли украсть баржу отказался сразу. Достаточно было взглянуть на неуклюжие обводы, чтобы убедиться — выходить на ней в море будет куда опаснее, чем даже на теперешней их плоскодонке.
Подгонявший баржи западный ветер принес с собой и кое-что еще. Браун, усердно налегая на весла, вдруг потянул носом.
— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Я чую море.
Они принюхались к ветру, все трое.
— Господи, ты прав, Браун! — воскликнул Буш.
Хорнблауэр не сказал ничего. Он тоже уловил запах соли, пробудивший бурю смешанных чувств, от которых на время лишился дара речи. Этим вечером на стоянке — пустынных островков, несмотря на изменившийся характер реки, было по-прежнему предостаточно — он заметил, что уровень воды заметно поднялся после того, как они вытащили лодку. То не был паводок, как в ночь после сильного дождя, когда лодку чуть не унесло. Дождей не было уже дня три. Хорнблауэр наблюдал, как вода почти на глазах прибывает, наблюдал, как она дошла до наивысшего уровня, подержалась немного и начала спадать. То был прилив. Ниже, у Пембефа, перепад между приливом и отливом составляет футов десять-двенадцать, в Нанте — четыре-шесть, здесь Хорнблауэр видел последние усилия зажатого берегами моря обратить реку вспять.
Мысль эта пробудила странные чувства. Вот он и добрался до приливно-отливных вод, на которых провел больше половины жизни. Они проделали путь от моря до моря, от Средиземного до того, что уже можно в некотором роде назвать Атлантикой, — прилив, за которым он сейчас следил, накатывает на берега Англии, где живут Барбара, Мария, неведомое дитя и лорды Адмиралтейства. Мало того, окончился беспечный пикник на Луаре. В этих водах им уже не двигаться так привольно: незнакомцев будут проверять пристрастно и подозрительно. В следующие сорок восемь часов решится, достигнет ли он Англии, чтобы предстать перед трибуналом, или вновь попадет в плен и будет расстрелян. Хорнблауэр ощутил признаки волнения, которое называл страхом, — сердце забилось чаще, ладони вспотели, по ногам пробежал холодок. Пришлось взять себя в руки, прежде чем идти к остальным и сообщить о своих наблюдениях.
— Наивысший прилив полчаса назад, сэр? — переспросил Буш.
— Да.
— Мм, — сказал Буш.
Браун знал свое место и потому смолчал, однако и его лицо выразило ту же сосредоточенную задумчивость. Оба они впитывали услышанное на моряцкий манер. Хорнблауэр знал, что с этой минуты они, взглянув на солнце и даже необязательно на реку, без запинки ответят, в какой стадии прилив, опираясь на приобретенную за долгие годы в море привычку. Он и сам мог это сделать — разница была в том, что его это явление занимало, их же оставляло равнодушными, если вообще осознавалось.
XIII
Перед самым Нантом Хорнблауэр счел, что пора надеть таможенные мундиры. Решение это далось ему после долгих и тревожных раздумий, тщательного просчета вероятностей. Если они появятся в гражданском, то едва ли избегнут расспросов и в таком случае наверняка не смогут объяснить отсутствие документов и паспортов. Людей в форме могут вообще ни о чем не спросить, а и спросят, выручит надменный уверенный вид. Однако, чтобы изображать таможенника, Хорнблауэру придется до предела напрячь актерские способности, а он опасался за себя — не за умение притворяться, а за нервы. Он безжалостно напоминал себе, что много лет актерствовал, изображая невозмутимость, совершенно ему чуждую. Неужели он не может несколько минут изображать человека, которого распирает высокомерное чванство, даже если при этом придется говорить по-французски? Наконец он решился, наперекор сомнениям, надел новенький мундир и приколол к груди сверкающий орден Почетного легиона.
Как всегда, особенно тяжело дались первые минуты, когда надо было сесть на кормовую банку и взяться за румпель. Он был в таком напряжении, что знал — расслабься на секунду, и рука на румпеле начнет дрожать, голос, отдающий Брауну приказы, сорвется. Потому он держался суровым и собранным, каким его привыкли видеть в бою, и говорил с обычной для трудных минут резкостью.
Браун опустил весла на воду, и река заскользила мимо. Нант приближался. Домики по берегам стояли теснее. Потом река начала делиться на рукава. Хорнблауэр угадал главную протоку между островами по следам торговой деятельности на берегах — следам прошлого, ибо Нант умирал в тисках британской блокады. Праздношатающиеся бездельники на набережной, брошенные склады — все подтверждало, что война сгубила французскую торговлю.
Они прошли под двумя мостами, миновали громаду герцогского замка по правому борту. Хорнблауэр принуждал себя сидеть с беззаботным видом, словно не ищет внимания, но и не избегает его. Орден Почетного легиона на груди качался и позвякивал. Искоса взглянув на Буша, Хорнблауэр внезапно испытал дивное, ни с чем не сравнимое облегчение.
