Так или иначе, чтобы успокоить издателей, Форестер пообещал закончить «Линейный корабль» быстро — к тому времени, когда планировалось выпустить детективный роман. Поэтому роман был написан в лихорадочной спешке — за три месяца, — во-первых, потому, что автор уже назвал издателям срок, во-вторых, потому, что ему самому не терпелось это написать. О том, с какими чувствами создавалась книга, свидетельствует следующий рассказ:
«Я обедал в армянском ресторане — усталость от работы еще не накрыла меня настолько, чтобы отбить вкус к еде, — и заказал шеш-кебаб. Его принесли: кусочки сладкого перца, баранины, грибов, лука — штук двадцать или больше на шампуре. Движение ножа — и все они оказались горкой у меня на тарелке. Покуда я сидел и смотрел на них, мне в голову пришла аналогия. Книга, которую я начал писать (и о которой невольно думал постоянно, чем бы ни занимался), будет примерно такой же. Шлюпочные экспедиции, битвы за конвои, высадки на берег станут перцем, луком и кусочками баранины. А что будет шампуром, удерживающим их вместе и придающим всему смысл? Корабль его величества „Сатерленд“ под командованием своего прославленного капитана. Думаю, в те минуты и начала складываться моя привязанность к этому кораблю: я понял, что должен буду сдерживаться в его описаниях, чтобы не впасть в сантименты. И даже сегодня, двадцать лет спустя, вид шеш-кебаба на шампуре неизменно вызывает перед моим мысленным взором трехмерную картину: синее небо, жаркое солнце, „Сатерленд“ под малыми парусами спешит к месту рандеву у мыса Паламос. Сантименты, шеш-кебаб и „Сатерленд“ для меня соединены нераздельно».
«Линейный корабль» был закончен в срок, отправлен издателям и вышел ровно через год после первого романа о Хорнблауэре.
Третья книга о капитане Хорнблауэре обязана своим появлением трем людям: Наполеону Бонапарту, сыну Форестера Джону и издателю Майклу Джозефу.
«Линейный корабль» был сдан и благополучно выброшен из памяти. Форестер наслаждался свободой и торопился наверстать три месяца, начисто выпавших из жизни. Впрочем, героя, которого он выпустил в мир, оказалось не так-то легко забыть. В это время писатель читал на сон грядущий письма Наполеона I, не вошедшие в официальное собрание, изданное Наполеоном III, и среди прочего наткнулся на письмо Жозефу Бонапарту в Испанию: «Пятерых или шестерых лиц, арестованных генералом Мерленом в Бильбао, казнить». А он оставил героя в руках у Бонапарта! Тот должен был ненавидеть Хорнблауэра от всей души, и… когда-то у берегов Испании Хорнблауэр поднял на своем корабле французский флаг. Законная военная хитрость, но Бонапарт едва ли упустит такой удачный повод удовлетворить свою жажду мести и заодно ославить британский флот на весь мир… Форестер поймал себя на том, что на ночь глядя придумывает сюжет, а это самый верный способ заработать бессонницу. Он отложил письма Наполеона, погасил свет и постарался уснуть, но через час вынужден был вскочить и отправиться на поиск какой-нибудь очень-очень скучной книги в качестве снотворного, чтобы прогнать одолевавшие его вопросы: может быть, Бонапарт решит разыграть целый спектакль: суд, расстрельный приговор, а затем, когда британец напуган до полусмерти, великодушное помилование напоказ всему миру? Или о помиловании будет умолять леди Барбара?
Это явно никуда не годилось. По всему выходило, что Хорнблауэр должен сбежать. Но в 1810-м значительная часть Европы находилась под властью Франции, что не оставляло ему шансов добраться до нейтральной страны. Значит, он должен как-то добраться до моря…
В «Спутнике Хорнблауэра» Форестер рассказывает, что решение пришло, когда он просматривал утреннюю почту — без всякой связи с каким-нибудь из писем. Хорнблауэр может добраться до моря по Луаре, на лодке! В конце двадцатых годов Форестер с молодой женой на деньги издателя отправился по рекам Европы на моторке, а после описал это годовое путешествие в двух книгах путевых заметок, так что Луару знал и помнил отлично. Помнил он и морские суда в Нанте. Картина захвата «Аэндорской волшебницы» возникла в один миг, живая и совершенно реальная. И разумеется, Хорнблауэр должен бежать вместе с Бушем и Брауном. Показать его капитаном двенадцатифутовой лодки вместо семидесятичетырехпушечного линейного корабля — об этом стоило по крайней мере подумать.
Примерно в это время пришли гранки «Линейного корабля». Форестер неоднократно писал в воспоминаниях, что ненавидел держать корректуру — собственные слова вызывали у него острое отвращение, — а делать это приходилось дважды: для американского издания и для английского. Он занимался ненавистной работой, когда девятилетний старший сын заглянул ему через плечо и сказал: «Скорее заканчивай эту книгу, папа, я хочу ее прочитать. Мне очень понравилась первая». Отцовская и писательская радость была так велика, что еще немного приблизила Форестера к решению написать следующий том.
Много лет спустя тот же старший сын в отцовской биографии привел свою версию того, как из одной книги о Хорнблауэре получилось десять: «Хорнблауэр с его рефлексией был Сесилом, каким Сесил хотел бы стать, если бы ему хватило мужества, и Сесил продолжал писать про него книгу за книгой».
Вероятно, Джон хотя бы отчасти прав. Хорнблауэр занимает в творчестве его отца совершенно особую роль. Ни про одного другого своего героя Форестер продолжений не писал. (Во время войны он сделал попытку создать «американского Хорнблауэра» — написал роман «Капитан из Коннектикута». Это увлекательная книга, но совершенно не запоминающаяся, и капитан Джосайя Пибоди не стал такой яркой личностью, как капитан Горацио Хорнблауэр, так что других романов о нем не последовало.) Очевидно, Хорнблауэр присутствовал в мыслях Форестера чуть ли не постоянно: в сказках, которые он рассказывал младшему сыну Джорджу за едой, фигурировал дракон по имени Горацио, страдающий морской болезнью. И безусловно, Форестер отдал ему куда больше собственных черт, чем другим героям, что сам неоднократно признавал; в статье «Хорнблауэр и я» (1957) сказал, что они с Хорнблауэром — сиамские близнецы, «и еще не изобретена операция, чтобы нас разделить». И все же такие простые объяснения не исчерпывают и десятой доли того литературного волшебства, которое делает героя особенным для автора и для читателей. Как сказал Стэнфорд Стернлихт: «Горацио Хорнблауэр отчасти — Горацио Нельсон, отчасти — С. С. Форестер, но главным образом — он сам и никто другой».
Последний необходимый толчок дал издатель Майкл Джозеф. Форестер рассказал ему о своих неопределенных планах написать — возможно — еще один роман о Хорнблауэре, и Джозеф спросил: «Вы хотите вернуть его под победным стягом?» Так будущая книга получила название и главную тему. Нет, не победу и громкий успех, которые имел в виду издатель. Форестер к этому времени и сам добился заметного успеха (его книги прекрасно продавались, переводились на другие языки, по двум — «Браун на Резольюшн» и «Возмездие в рассрочку» уже сняли фильмы). Однако этот успех был совсем не так сладок, как представлялось когда-то голодному начинающему литератору, который перебивался случайными заработками вплоть до продажи ковров на выставке. Хорнблауэру предстояло получить все: деньги, славу, почести — и понять, что они не приносят ему радости, только досаду.
«Оставалось принять одно последнее решение. Требовалось вынести смертный приговор — даже, на самом деле, два. Бедная миссис Хорнблауэр. Я обрек ее на смерть не без колебаний, не без тщетной жалости; она была мне не чужая. Однако места для нее просто не оставалось, а ее смерть должна была стать еще одной горькой примесью в чаше успеха, которую я готовил Хорнблауэру. Устроить это было несложно. В последнем романе она уже была беременна, а в те времена от родов умирали часто. В „Линейном корабле“ это нужно было, чтобы подчеркнуть определенный момент, и теперь оказалось очень кстати — как если бы я уже тогда задумывал продолжение. Могу со всей искренностью сказать, что не задумывал, хотя не исключаю, что уже тогда подсознательно планировал ее смерть. Что до адмирала Лейтона — мужа леди Барбары — убить его не составляло никакого труда. Несомненно, он должен отправиться в залив Росас — уничтожить корабли, которые Хорнблауэр вывел из строя. Я мог быть уверен, что о Лейтоне никто не заплачет — вероятно, даже Барбара».
