Наконец я начал осознавать суровую реальность. Следом подключилась логика. Я был в ловушке. И ничего не мог поделать. Не мог выбраться из этой могилы. Я должен был сохранять спокойствие, как можно меньше двигаться, экономить силы и жидкость, которая еще оставалась в моем организме. Солнце поднималось; скоро оно повиснет высоко в небе и будет нещадно палить. И я окажусь целиком в его власти. Если меня здесь оставят, я буквально сварюсь заживо. Отчаявшийся, напуганный и усталый, я изо всех сил старался сохранять сосредоточенность и боролся со слезами, чтобы не терять драгоценную жидкость. Я прикусил нижнюю губу. Она уже сильно потрескалась, и я чувствовал вкус крови.
Никаких следов Куида или кого-то еще.
Мысли о смерти и умирании подбирались все ближе, открываясь с доселе неведомой для меня стороны. И на пару секунд я подумал, что, может, умереть не так уж и плохо, учитывая обстоятельства. Неужели смерти нужно бояться? Может, в ней мое спасение?
По какой-то причине я неожиданно для себя вспомнил день, когда научил Джиллиан кататься на велосипеде. Я видел все настолько отчетливо… она смеялась, а я бежал рядом с ней, уже не держа. Она… она наконец ехала сама и смеялась. Мы оба смеялись…
Под правым глазом у меня села муха, прервав смех. Я ощущал на себе ее крошечные лапки, когда она ползла все выше. Я закрыл глаз, почувствовав, как она пересекла веко и двинулась вдоль брови. С жужжанием подлетели еще мухи, и вторая села мне на щеку. Мое сердце билось синхронно с пульсирующей болью в виске. И впервые с того случая рана на моем ухе, которую я получил в Тихуане, тоже начала пульсировать. Неужели она снова открылась во время борьбы? Я не мог знать наверняка.
Я быстро заморгал и попытался пошевелить губами и щеками, чтобы согнать с себя мух. Наконец это сработало, но не раньше, чем по всему лицу распространился зуд, настолько неприятный, что сводил с ума. Я был уверен, что если каким-то образом не освобожу руки и не почешу лицо, то либо умру, либо свихнусь окончательно.
Со временем это ощущение уменьшилось, а затем и вовсе ушло. Я задыхался и чувствовал слабость, как после драки. Я вспомнил те дни, когда боксировал. Точно так же я ощущал себя после особенно тяжелого спарринга, во время которого принял на себя множество ударов. Уникальная форма изнеможения, не похожая больше ни на что.
Сложно сказать, что от меня осталось, но даже эти жалкие остатки быстро таяли. Мне необходимо освободиться, иначе я скоро умру.
Возможно, в качестве защитной реакции глаза у меня закрылись и я снова оказался в темноте.
В отключке я находился недолго, если это вообще была она, поскольку вскоре почувствовал, как земля завибрировала, и услышал, как кто-то приближается. Открыв глаза, я увидел пару ног, загораживающих мне горизонт. Одна была в ботинке, другая — в сандалии. Холли Куинн. Я с усилием поднял глаза, пытаясь увидеть ее полностью, но тщетно. К счастью, она присела на корточки, чтобы я мог видеть ее лицо. Она глупо улыбалась и держала обеими руками маленькую деревянную кружку.
— Вот, — произнесла она, поднося ее к моим губам. — Я принесла вам немного воды, пейте.
Я подчинился. У меня было такое чувство, будто я в жизни не пробовал ничего вкуснее. Во время третьего или четвертого глотка я поперхнулся, и вода потекла по губам и подбородку, впитываясь в окружающую мою шею землю.
— Спасибо, — задыхаясь, произнес я. — Спасибо.
— Потом я попробую принести вам еще, хорошо?
— Что со мной? Я не могу двигаться, не… не могу дышать.
Она ответила радостной улыбкой:
— Это лишь начало.
— Вытащи меня отсюда… пожалуйста… вытащи.
— Вы же знаете, я не могу это сделать. Она снова поднесла мне ко рту кружку. — Выпейте еще, и мне нужно уходить. Вы должны молиться и пребывать в состоянии глубокого созерцания, как Отец. Когда наступит время, он придет к вам. Так было написано. — Она вылила на меня немного воды, смочив голову. — Просто для меня большая честь быть здесь и видеть, как это свершается!
— Где Куид? — спросил я. — Мужчина, с которым я пришел, где он?
— Разве это не восхитительно! — Холли встала, и я снова мог видеть лишь ее ноги. — Знать, что это действительно происходит. Это действительно происходит!
— Где он? — повторил я вопрос. — Что они с ним сделали?
Но Холли уже ушла, направилась обратно в церковь. Ее бормотание становилось все тише и тише.
Что-то щекотало мне веко. Я сморгнул… каплю пота.
Солнце поднималось все выше. Времени оставалось все меньше.
* * *
Меня разбудили шепоты. Они кружили вокруг, низкие и утробные, словно рычание невидимых хищников. Глаза стало жечь, едва я их открыл. Слепящее солнце висело надо мной, и я чувствовал лицом силу его жара. Я зажмурился. Мышцы щек стали непроизвольно подергиваться, кожа сморщилась, вызвав болезненное, расходящееся волной покалывание. Даже моргать было больно. При каждой попытке будто раскаленные иглы пронзали уголки глаз. Коже под ними и вдоль век повезло не больше, и, когда я попытался открыть рот, губы будто налились свинцом. Я почувствовал, как они лопаются и трескаются, даже когда я разомкнул их и сумел отклеить присохший к нёбу язык. Обезвоженный и почти ничего не видящий, я стал прислушиваться к шепотам.
Лица — осунувшиеся, бледные — бритые, покрытые струпьями головы проплывали мимо. Наклонялись и таращились на меня, шептали свои чудовищные молитвы. Подходили так близко, что я чувствовал их смрадное дыхание. Кружили, сновали вокруг, подобно гигантским насекомым, возможно, в неком ритуальном трансе. То, как они приближались и удалялись с такой неуместной грацией, казалось мне и тревожным, и отвратительно захватывающим.
Со временем шепоты смолкли. Лица отступили. Лишь одна фигура подкралась ко мне и присела рядом. В руках человек держал нечто напоминающее кусок очень тонкого и странного брезента. Он расстелил его на земле слева от меня, быстро разгладил и поспешил прочь.
Я попытался сглотнуть, но поперхнулся. Наружу вырвался сухой кашель, и мне показалось, будто грудь у меня вот-вот разорвется пополам. Глаза начали непроизвольно вращаться, и покалывание, похожее на то, которое бывает при зевании, стало подниматься вверх, через виски ко лбу. Когда кашель прекратился, я сумел восстановить контроль над глазами, но телом все еще мог управлять лишь отчасти. Оно отключалось, и я ничего не мог с этим поделать.
Внезапно слепящее солнце что-то перекрыло.
Я поднял глаза и прищурился, в попытке сфокусироваться, но смог различить лишь темный размытый силуэт, нависающий надо мной. Я попытался заговорить, попросить воды, но смог лишь простонать что-то неразборчивое.
Силуэт опустился на одно колено.
Сперва я подумал, что это женщина. Из-за волос. Густые, спутанные, грязновато-светлые, они свисали занавеской и закрывали человеку лицо. Когда он сел, я смог лучше разглядеть торс и понял, что это мужчина. Несмотря на худобу он не был изможденным, как другие. И хотя его одежда состояла из грязной хлопчатобумажной рясы, она была не так плоха, как те лохмотья, которые носили остальные. На ногах, которые казались удивительно чистыми по сравнению с остальным телом, были старые кожаные сандалии. Он сидел настолько близко, что я слышал его дыхание. Если б у меня были свободны руки, я смог бы коснуться его, даже полностью не вытягивая их. Но волосы по-прежнему плотной стеной заслоняли ему лицо, спускаясь до самой земли, — и значит, когда он стоял, они доходили ему почти до пояса. Он не был крупным человеком, но производил впечатление именно такого. Я чувствовал это почти так же сильно, как парализующий жар.
