Стоя в дверях огромной гостиной и видя, как Джанин сидит, ссутулившись, на плюшевом антикварном кресле, будто появившемся из Англии XVIII века, я чувствовал, что повторять вопрос не стоит. От ее безупречного внешнего вида не осталось и следа. Она была в мятой блузке на голое тело и джинсах. Темные ступни босых ног указывали на то, что какое-то время она гуляла в таком виде. Если б она сказала, что спала в одежде, я бы ей поверил. Ее очки были на месте, только глаза за ними казались какими-то далекими. И отличались не только темными кругами, но и выражением полного опустошения, граничащим с контузией. Лицо казалось неестественно бледным и совсем ненакрашенным. Растрепанные волосы свободно свисали, будто были до этого убраны в хвост, но потом их распустили и не расчесали. За несколько месяцев она словно постарела на несколько лет.
Я чувствовал себя нелепо в этой похожей на музей комнате. Казалось, будто мы разыгрываем на сцене какую-то историческую пьесу. Единственный свет исходил из коридора у меня за спиной и от маленькой свечи в оловянном подсвечнике, стоящей на столе в паре футов от нее и отбрасывающей на темную стену желтоватый блик. Я представил, как Джанин бродит по этому безразличному и пустому дому с его красивыми безделушками, ухаживает за миссис Дойл, ждет окончания войны в стране, которую никогда не увидит, и ждет смерти, ждет меня. После того, через что я прошел, я ожидал, что это она увидит во мне развалину, а не наоборот.
— Какая-то часть меня умерла, — сказал я ей.
Она кивнула не глядя на меня, будто прекрасно понимала, что я имею в виду. Ее взгляд был прикован к теням на дальней стене.
— Все давно закончилось, — пояснил я. — Просто мне потребовалось кое-какое время. Ты не представляешь, что там творилось.
— Разве?
— Да, не представляешь. — Я подошел ближе, в надежде, что так заставлю ее посмотреть на меня. Но тщетно. — Я видел это, пережил, и даже не уверен, поверил ли своим глазам.
— Мартин мертв, не так ли. — Ее слова прозвучали не как вопрос.
Я кивнул.
— Ты убил его?
— Я сделал ему одолжение.
На этот раз Джанин кивнула.
— Он уже был внутренне мертв, просто ждал, когда кто-нибудь прикончит его. У меня не было выбора. Не было выхода ни для кого из нас.
— Раньше я задавалась вопросом, имеет ли то, во что мы верим, какое-то значение в общем положении вещей. Уже нет.
— Что случилось, Джанин?
Она не ответила.
— Может, мне лучше поговорить с миссис Дойл?
— Она умерла примерно через неделю после твоего отъезда в Мексику.
Я закрыл глаза, затем медленно открыл их. Ничего не изменилось.
— Мне очень жаль.
— Она оставила все своей дочери, кроме этого дома. Его она завещала мне. — Джанин сунула палец под очки и потерла себе один глаз. — Я не хотела от нее ничего. Не ради этого была такой усердной и преданной. Я любила ее. Она спасла меня. По крайней мере, я так считала. И она тоже. Никто из нас не знал.
— Не знал чего?
— Того, что происходило на самом деле.
— Мартин мертв. — Я вытащил из кармана мятый потертый снимок, который Мартин дал мне, и протянул ей в качестве доказательства. — И вся его чушь умерла вместе с ним.
Джанин взяла снимок, взглянула на него и отложила в сторону.
— Только это не чушь. И никто не знает этого лучше тебя.
Джанин рассчитывала на какую-то реакцию, но вместо этого я стал ждать, что она продолжит.
— Через несколько дней после вашей встречи она начала слабеть. Врачи предупредили меня, что окончательное ухудшение произойдет очень быстро. Я готовилась к этому, как могла. — Наконец Джанин посмотрела на меня, но не сумела удержать взгляд и отвела его в сторону. — К чему я не была готова, так это к тому, как быстро померкнет ее рассудок. В ночь перед смертью мне позвонила ночная сиделка и сказала, что ей пришлось ввести ей успокоительное. День прошел тихо, без происшествий, но в ту ночь случилось что-то, что стало для нее последней каплей. Сиделка обнаружила ее в главной ванной перед зеркалом. Она ножницами состригла себе почти все волосы, а затем побрила голову одноразовой бритвой. Она была голой и что-то неразборчиво бормотала.
Правда пролилась на нас дождем. Я вспомнил нездоровый взгляд Мартина. Вспомнил, как вонзал клинок в его тело, и выражение победы и… удовлетворения на его лице.
— Когда я приехала, миссис Дойл лежала в кровати, у себя наверху, накачанная успокоительным. Она умерла на следующую ночь. Мирно скончалась, как сказала сиделка. Но я была там, когда это случилось. Выражение ее лица было далеко не умиротворенным. Оно было исполнено муки, невообразимой муки.
Я отошел от Джанин и стал бродить по комнате. Ходил кругами, без какой-либо конкретной цели, но мне необходимо было двигаться.
— Ты веришь в совпадения, Фил? Думаешь, такое бывает?
— Не знаю, — тихо ответил я, стоя к ней спиной.
— Раньше я думала, что это просто удача, что я попала к миссис Дойл, совпадение, что ее сын погряз в хаосе и благодаря этому я встретила тебя. Но это вовсе не совпадение. Нет такого понятия. Мы могли бы спрятаться за сказками о том, что мир — это единое игровое поле, где все начинают из одной точки, с одинаковыми правилами и льготами. Но это не так. Все всегда складывается либо против, либо в пользу кого-то из нас. Это нечестно, это жестоко, несправедливо и бессердечно; уловка, которая заставляет нас поверить в то, что мы контролируем свою жизнь, хотя на самом деле мы беспомощны. Подумай о трех поворотных моментах в твоей жизни, Фил, о перекрестках, на которых ты принял неправильное решение.
Мне нужно было подумать лишь об одном.
— Люди говорят о свободе воли и решениях, которые мы все принимаем в жизни. Но действительно ли мы принимаем их или их принимают за нас? Разве нас не направляют определенным способом выбрать то, что мы должны выбрать? То, что нам суждено выбрать? А если так, разве это свободный выбор? Разве это самостоятельное решение? Или мы просто пешки в чужой игре? Шахматные фигуры, которые понятия не имеют, что вовсе не сами делают ходы? Вспомни свою жизнь. Разве у нас когда-нибудь были безграничные возможности? Разве вместо этого нам не давалось всего несколько вариантов. На самом деле, в большинстве случаев только два, да? Подумай об этом. В те важные моменты своей жизни ты не имел безграничных возможностей, не так ли? А если возможности не безграничны, разве это свобода воли? Нам говорят, что мы можем делать в этой жизни все что угодно, но это не так, не совсем так. Не все начинают на равных условиях. Представь себе фокусника. Как думаешь, почему он ограничивает твой выбор при исполнении карточного фокуса? Если у тебя есть только два или три варианта, у него больше шансов направить тебя к карте, которую он хочет, чтобы ты взял, не заподозрив, что он тобой манипулирует. Ты участвуешь в фокусе, уверенный, что выбрал нужную карту, уверенный, что у тебя всё под контролем. Но на самом деле ты вообще ничего не контролируешь. Тебя выставляют дураком. И в этом заключается шутка, иллюзия.
