Сперва я думал, что у человека обожжены лишь лысина, лицо и шея, но потом он прошел в центр лагеря, посмотрел на ночное небо, медленно расстегнул и снял с себя рубашку, уронив ее на землю. Она была мятой и рваной, как и штаны с курткой, а рабочие ботинки — изношенными настолько, что от подошвы мало что осталось. Похоже, маленькая палатка, одежда и несколько разбросанных вокруг лагеря предметов являлись единственными его пожитками. Мои глаза были по-прежнему прикованы к верхней части его тела. Страшные шрамы покрывали рельефную грудь и спину, плечи и руки — жуткая нарезка кошмаров, впечатавшаяся в его кожу, словно дьявольские клейма. На лопатках была вытатуирована большая надпись готическим шрифтом. Всего одно слово:
«ХАОС».
Он запрокинул голову и стал ловить ртом капли дождя. Затем закрыл глаза и простер к небесам свои мускулистые руки. Я был уверен, что уродливые остатки его губ шевелятся, но не мог разобрать, что он говорил. Когда человек упал на колени, подняв вверх брызги грязи и воды, я понял, что он молится.
Спрятавшись в бурьяне, по другую сторону дороги, я наблюдал, как шрамовник взывает к своему богу. Мне вспомнились воскресные церковные службы, на которые я ходил с матерью. Только в этой странной сцене, казалось, чувствовалось нечто гораздо более мощное, чем все, что я когда-либо испытывал в церкви Святого Гавриила. Было в этом человеке нечто особенное, нечто выходившее за рамки понимания. Если судить только по внешнему виду, он должен был внушать страх. Но не внушал.
Я так и не понял, закончил ли шрамовник молиться или просто почувствовал, что я наблюдаю за ним. Но он сел на задницу и отполз под навес.
— Что ты здесь делаешь, мальчик? — спросил он хриплым, но на удивление добрым голосом.
Выбравшись из травы, я подошел к маленькому лагерю.
— Иду домой.
— Тогда ступай. Дом — это хорошее место. — Шрамовник поднес к лицу огромную руку, с толстыми, похожими на обрубки пальцами и вытер капли дождя. Шрамы покрывали каждый дюйм его головы, лица, шеи, а уши напоминали скрученные листья цветной капусты. Все эти глубокие борозды, наряду с оливкового цвета кожей делали его голубые как лед глаза еще более выразительными, а когда он говорил, обезображенные губы, размыкаясь, обнажали крупные белоснежные зубы.
— Эта погода не для прогулок. Иди домой, мальчик.
— Я не мальчик, — возразил я. — Мне уже четырнадцать.
— Ты еще ребенок.
— Ага, конечно.
— Не спорь. Настанет день, когда ты захочешь повернуть время вспять.
Я подошел ближе.
— Что с вами случилось?
— Разве твои родители ничему тебя не научили?
— Чему, например?
— Например, не задавать людям определенные вопросы. — Какое-то время шрамовник смотрел на меня, затем жестом подозвал еще ближе. — Если ты еще не уходишь, садись под навес и немного передохни. А потом ступай домой. Всё в порядке, я тебя не трону.
Я бросил на него свой фирменный «взгляд крутого парня».
— Я вас не боюсь.
— Не сомневаюсь. — Он слегка улыбнулся. — Давай, забирайся сюда, пока не промок.
Я поспешно нырнул под навес и присел, отодвинувшись от шрамовника подальше, чтобы, если что, суметь убежать.
— Что вы здесь делаете?
— Просто мимо проходил.
— Если попадетесь полиции, они вас изобьют. Им не нравится, когда в городе ошиваются бомжи.
— Вот что я тебе скажу, — протянул он, глядя в темную даль, откуда доносились раскаты грома. — Я не буду называть тебя мальчиком, если ты не будешь называть меня бомжом.
Я виновато кивнул.
— Хорошо, мистер.
— Передохни и двигай домой. Гроза будет лишь усиливаться.
— Откуда вы знаете?
— Просто знаю.
— Вы работаете на ярмарке?
— Нет. Случайно оказался в городе одновременно с ними.
— Мы с друзьями только что пришли оттуда.
— Хорошо провели время?
Я кивнул. Даже с близкого расстояния было трудно угадать, сколько ему лет, но я предположил, что где-то за сорок.
— Было довольно клево. Тоже там были?
Он отрицательно покачал головой.
— Вы сейчас молились?
— Вроде того.
Я какое-то время разглядывал его шрамы.
— Вы были во Вьетнаме?
Его взгляд стал отрешенным, но он так ничего и не ответил.
— Поэтому вы так выглядите?
По его шрамам стекали капли дождя.
— Грехи всего мира, — пробормотал он.
— О чем это вы?
Тени сместились. Колесо обозрения больше не светилось.
— Ты всегда задаешь так много вопросов?
Смутившись, я пожал плечами, будто мне было все равно.
— Тебе нужно уходить, — сказал он.
— Вам больно? — спросил я.
— Иногда. Но есть разные виды боли.
Зловещий оттенок в его голосе вызвал у меня беспокойство. И впервые я почувствовал в его присутствии что-то вроде страха.
— Скоро придут мои друзья. — Я оглянулся назад, на темнеющее поле. — Я у них за главного.
— Уходи. — Шрамовник указал в сторону дороги. — Не жди их. Сегодня ночью в городе случилось кое-что плохое. И будет еще хуже.
Я придвинулся к краю навеса.
— Что именно случилось?
— Иди домой. Мальчики твоих лет должны быть дома в это время.
С учащенно колотящимся сердцем я медленно вышел из-под навеса и, встав под дождем, посмотрел на мужчину.
— Вы занимаетесь чем-то нехорошим, мистер?
Он покачал головой и потянулся за своей рубашкой.
При этом он наклонился вперед и оказался вне укрытия. Дождь тут же обрушился на него, каскадом стекая по лысине, рукам, груди и животу. Но уже тогда я знал, что это не струи воды движутся по нему, а что-то другое. Я лихорадочно вытер влагу с глаз и прищурился, чтобы разглядеть получше.
Шрамы шевелились, извивались и менялись — непрерывно перетекали друг в друга, плавно скользили по телу вместе с дождевой водой, что делало их похожими на отдельные живые организмы. И хотя мужчина пытался натянуть на себя рубашку, чтобы скрыть происходящее, боль, вероятно, усилилась настолько, что он со стоном завалился на бок, уткнувшись плечом в грязь за пределами навеса.
— Что с вами, как… как вы это делаете? — пробормотал я, пятясь назад.
— Все в порядке, — простонал он, крепко зажмурившись. Затем выпрямился, держась руками за живот. Грудь у него вздымалась и опускалась. Наконец шрамы прекратили движение. Тело человека расслабилось, и, хотя он выглядел вымотанным, похоже было, что боль утихла.
