— Джейми?
— Все хорошо, — тихо сказал он. — Все хорошо… я… я в порядке.
Он медленно, с блаженным видом выпрямился, снял с руки трубку, затем поднялся на ноги и снова исчез в ванной. На этот раз он включил воду лишь ненадолго, видимо, чтобы помыть ложку. Потом вернулся, сложил все обратно в пакет — кроме использованного шарика и спичечного коробка — и снова спрятал под половицу. Очевидно, он принял достаточно, чтобы успокоиться, но все еще оставался последовательным и мог функционировать. На самом деле, функционировал он лучше, чем до того, как получил дозу.
— Извини, — сказал он мне.
Я кивнул, не зная, что сказать.
— Ты все еще пишешь книги?
Я не ожидал этого вопроса.
— Да.
— Когда я последний раз был дома — несколько лет назад — ты выпустил свой первый роман. Мать подарила мне его на Рождество.
— Как твоя семья?
— Хорошо, насколько я знаю. Давно уже не был дома. — На лице у него появилась нежная улыбка, но взгляд оставался отстраненным. Боль никуда не ушла, просто он какое-то время не сможет ее чувствовать. — Так ты женат?
— Разведен.
— Очень жаль это слышать.
— Мне тоже. Давай пропустим эту глупую светскую беседу, хорошо?
С улицы донесся далекий шум.
— Как много ты знаешь? — спросил он.
— О чем?
— Обо мне. О моем прошлом.
— Знаю, что ты был священником, но сейчас уже им не являешься.
— Знаешь, почему?
— Нет.
Он бросил остатки шарика и спичечного коробка в мусорную корзину рядом со столом.
— Я совершил кое-какие ошибки. Срок не получил, но несколько месяцев мне пришлось провести за решеткой. В окружной тюрьме. Там не так плохо, как в государственной, но все равно ужасно. Тогда я еще оставался священником, по крайней мере технически, только там это не имело особого значения. Эта дрянь была повсюду. Знаю, сложно поверить, что это случилось именно со мной, верно? — Он грустно рассмеялся. — Иногда я и сам не могу в это поверить. Я же всегда боялся иголок, помнишь? Я… меня как бы подсадили. Там с такими людьми, как я, происходят страшные вещи. Я… это помогало мне забыть, и я… я никогда не думал, что это потребуется мне на свободе. Но к тому времени как я вышел, я уже слишком плотно сидел на игле. Я нуждался в ней. Я собираюсь скоро бросить, я… мне нужно остановиться, и я остановлюсь. Я… это просто помогает мне ненадолго унять боль, понимаешь?
— Да, — признался я, почувствовав желание выпить. — Правда, понимаю.
Он провел руками по потным волосам, в попытке их пригладить, а потом по щетине на щеках.
— Там все знали, что я сижу за аморальное поведение в отношении несовершеннолетних, — сказал он. — Со мной обращались как с каким-то педофилом, а я… я совсем не такой… я просто… я совершил ошибку, Фил. Была одна девушка. Пятнадцатилетняя. Пойми, это другое. Знаю, я… Да, понятно, что мне нужно было мыслить более здраво. Но я не домогался восьмилетку или девятилетку. Я вступил в отношения с девушкой, а не с ребенком. Ей было пятнадцать.
— Ты же был священником.
— К тому времени я уже решил покинуть духовенство. У меня просто не было такой возможности, поскольку, к тому времени, когда я вышел из тюрьмы, процесс по моему отстранению был уже запущен. Все они были такими ханжами… я… все, что я когда-либо хотел, это служить Богу. Ты же знаешь. Еще маленьким мальчиком я чувствовал призвание, чувствовал, кем должен стать.
Я пытался разглядеть в нем хоть какие-то следы того маленького мальчика, но не смог.
— Я совершил страшную ошибку, я… речь идет не о ребенке, — повторил он, будто это имело какой-то смысл. — Ей было пятнадцать.
— У меня дочь этого возраста.
Он попробовал улыбнуться:
— Хорошо, что это была не она, верно?
— Следи за языком.
Он нахмурился.
— Я просто говорю, что… ладно, знаешь что? Я не должен перед тобой оправдываться.
— Я и не просил.
Джейми согласился устало кивнув.
— Извини. — Он подошел к окну и поднял жалюзи. — Почему мы сделали это? Почему просто не убежали в ту ночь?
Я попытался вспомнить что-то о нашем прошлом, о нашем детстве, в надежде, что так почувствовал бы себя ближе к нему. Мне нужен был какой-то ориентир, точка соприкосновения, лежащая за рамками нашей общей боли и угасающих воспоминаний о беззаботных летних днях в маленьком городке. Но этот человек больше не был моим другом детства. Он был чужаком.
— Я знал, что ты придешь, и все же не могу поверить, что ты действительно здесь, — сказал он. — Я начал уже думать, что мы никогда больше не увидимся.
— Так, наверное, было бы лучше.
Он не стал возражать, просто замолчал на какое-то время.
— В любом случае, все это рухнуло давным-давно. В ту ночь, тот человек — или кем он там был — я… Знаешь, сколько часов я провел, охваченный ужасом, ждал, что за мной придет полиция, думал, что ты или Мартин рассказали им, что я наделал? Знаешь, сколько ночей я сам думал о том, чтобы рассказать кому-нибудь? Знаешь, сколько часов я молился, просил Бога избавить нас от той ночи, перевести часы назад, запустить время заново и позволить нам прожить ту ночь еще раз, только… только один раз, чтобы мы смогли поступить иначе?
— А ты как думаешь?
Он продолжил таращиться в окно, возможно, больше не в силах смотреть мне в глаза.
— Я всю жизнь оглядывался через плечо. Та ночь разрушила нас. Погубила нас всех троих.
— Да.
— Я всегда хотел быть только священником. Но ощущал себя каким-то жуликом. Как я мог приводить людей к Богу и служить их духовным потребностям, когда сам был далек от благодати? Я делал кое-какое добро. Я делал, я… помог некоторым людям. Знаю, что помог. Но еще я знал, кем я был. Убийцей, слабым, одиноким и напуганным человеком… человеком, находящимся во власти демонов и желаний… — Он снова закашлялся. — Тот шрамовник, он… он связал нас вместе навеки, связал нас с нашими грехами, и друг с другом.
— И с ним самим, — добавил я.
— Много лет я изо всех сил пытался убедить себя — и Бога, что я — хороший человек и хороший священник. — Джейми уставился во тьму. — И у меня почти получилось. Во всяком случае, мне так казалось. Потом один мальчик из моего прихода страшно обгорел при пожаре. Мне позвонили из больницы и сказали, что он умирает и что его семья просит, чтобы я совершил соборование. Ему было восемь лет, совсем ребенок. И он был напуган. Я сидел на его койке и держал забинтованные культи, когда-то бывшие его маленькими ручонками. И он посмотрел на меня и сказал: «Что мы все делаем здесь, святой отец?» Конечно же, меня учили отвечать на подобные вопросы. И у меня были готовые и якобы обнадеживающие ответы. Но я просто ничего не мог сказать. Я видел в глазах мальчика всю эту страшную боль. Он смотрел на меня, потому что его учили, что я могу как-то спасти его и дать ему все необходимое для перехода из этого мира в другой. Что у меня есть некая конфиденциальная информация, понимаешь? — Джейми закрыл руками глаза. — Последнее, что увидел мальчик, это мое лицо, ищущее ответа, достойного его вопроса. Последнее, что он услышал, это мой шепот «Я не знаю». Тогда я понял, что больше не смогу быть священником. Я — лжец, преступник и самозванец. Я пытался. Господь знает, что я пытался. Но я был недостоин называться слугой Бога. Никогда не был.
