– Да-да, насчет дела Ревякина. Тут возникли кое-какие неясности, в общем, хотелось бы, чтобы вы прояснили свои показания.
– Я знаю, что у вас больничный! – заторопился капитан. – Но дело срочное, так что я могу сам к вам подъехать. Или… вы ведь с собачкой выходите хоть ненадолго? Так мы могли бы…
– А как же! Такой героический песик, просто не пудель, а лев! Так как насчет встречи? Если у вас планы, то я позвоню позже.
– Что это было? – София удивленно смотрела на Надежду.
– А ты не догадываешься? – усмехнулась та.
– Вы хотите сказать, что именно его имел в виду Вениамин, когда обещал, что очень скоро я встречу своего мужчину?
– Точно не знаю, но то, что этот капитан с тебя глаз не сводил, я сама видела. Быть тебе Скамейкиной!
– Во всяком случае, мужчина он настойчивый, так просто не отстанет. Соглашайся на прогулку, спросишь у Цезаря, может, он его одобрит?
«Там посмотрим!» – тявкнул песик.
Дверной звонок в квартире давно уже не работал, поэтому в дверь сначала вкрадчиво постучали, а потом, не дождавшись ответа, грубо заколотили сапогами и чем-то тяжелым и твердым, возможно, ружейным прикладом.
Прохор подошел к двери, кутаясь в хозяйский клетчатый плед, и опасливо проговорил:
– Кто здесь? Чего надо?
– Открывай, буржуй недорезанный! Революционная власть пришла! Не откроешь сам – выломаем дверь в два счета!
Прохор оценил серьезность этой угрозы и откинул тяжелый железный крюк.
Дверь распахнулась. На пороге квартиры стояло несколько человек самого устрашающего вида. Среди них был матрос с небритой зверской физиономией, в широких, как Балтийское море, клешах и бушлате, перепоясанном пулеметными лентами; солдат-дезертир в неоднократно простреленной и прожженной шинели; зверообразный тип в растерзанном женском манто с лисьим воротником.
Но самым страшным из незваных гостей был их предводитель – тощий, с мертвенно-бледным лицом и горящими безумными глазами. Он был одет в черную кожанку, в расстегнутом вороте которой виднелся неуместный галстук-бабочка.
– Ста-арый знако-омый! – протянул человек в кожанке, узнав Прохора, и на его узких губах проступила гнусная улыбка. – Ну, буржуйская морда, сейчас мы с тобой посчитаемся!
– Никакой я не буржуй, – первым делом заявил Прохор. – Я этот… пролетарий. Всю жизнь служил господам… верой и правдой…
– Прислужник буржуев еще хуже настоящего буржуя! – прохрипел матрос. – Верно я говорю, товарищ Гастон?
– Верно, Сиплый! – подтвердил предводитель. – Но только сюда мы пришли не агитацию разводить. У нас дело более серьезное. Мы должны реквизировать буржуйские ценности в пользу мировой революции в нашем лице!
– Никаких таких ценностей здесь нет! Все уже давно реквизировано, а остальное на хлеб выменяно.
– Насчет этого мы лично разберемся. А для начала скажи, где твой хозяин.
– Умер мой хозяин, зимой от испанки скончался. Схоронил я его на Варфоломеевском… даже гроба приличного не смог достать, из старого шкафа смастерил…
– Умер? Ну, ничего, он свои буржуйские ценности на тот свет вряд ли утащил!
– Ценности? Да говорю же вам, не осталось у него никаких таких ценностей!
– А вот сейчас мы это и проверим! А ты нам, как социально близкий сознательный гражданин, поможешь! – Товарищ Гастон мрачно сверкнул глазами и добавил: – А если не захочешь помочь, на своей шкуре узнаешь всю тяжесть диктатуры пролетариата!
– Говорю же вам, господа, здесь не осталось никаких особенных ценностей, все, что было, на хлеб выменяли! Мебель и ту сожгли, когда топить было нечем! Вон, смотрите, два стула только осталось, и те колченогие…
– Значит, не хочешь по-хорошему? – товарищ Гастон вытащил из рукава нож и с угрожающим видом шагнул к Прохору. – Я же тебя, буржуйский прихвостень, порежу, но ты у меня заговоришь! И никто тебе на этот раз не поможет! Теперь власть наша! Теперь, значит, мы можем с тобой что угодно сделать! Хоть на кусочки покромсать и псам скормить!
– Вот, значит, как? – в голосе Прохора прозвучала какая-то странная, угрожающая интонация.
– Да, так и никак иначе! Отдашь нам хозяйское добро – останешься жив, нет – пеняй на себя! Последний раз тебя спрашиваю: где твой хозяин драгоценности схоронил?
– Ну, если так… идите за мной!
– Вот это другой разговор!
Прохор развернулся, осенил себя крестным знамением и пошел по коридору в глубину квартиры.
Страшные гости последовали за ним, переглядываясь: впереди товарищ Гастон, за ним – дезертир, замыкал шествие матрос, заметая пыль клешами.
Коридор был темным и длинным. Удивительно длинным. Процессия шла уже несколько минут, а он все не кончался, и вокруг становилось все темнее и темнее.
– Куда ты ведешь нас, прихвостень буржуйский? – просипел матрос.
– Куда вы велели! – отозвался Прохор, не поворачивая головы.
– Больно долго! – подал голос молчаливый дезертир.
– Уже скоро придем!
Они все шли и шли, а коридор становился каким-то странным. Он не был уже похож на коридор обычной, пусть большой и богатой квартиры. Теперь он напоминал коридор в каком-то средневековом монастыре, скорее даже не коридор, а подземный туннель – сырые каменные стены, сводчатый потолок, с которого падали капли воды.
Через каждые несколько шагов в стенах туннеля были проделаны глубокие темные ниши. Казалось, что из этих ниш кто-то неприязненно смотрит, недовольный тем, что пришельцы потревожили покой подземелья…
Гастон вгляделся в одну из таких ниш и увидел, что там в несколько рядов сложены иссушенные временем человеческие черепа с темными провалами глазниц.
Шаги Прохора гулко отдавались от каменных стен, и сам он стал гораздо выше.
– Эй ты, фраер! – окликнул его товарищ Гастон. – Стой, мы дальше не пойдем!
Но провожатый не остановился и ничего не ответил, а шел и шел вперед, как заведенный.
Тогда Гастон вытащил из рукава свой нож и метнул его в спину Прохора. Нож вонзился точно между лопатками, но Прохор словно и не заметил этого, продолжая идти вперед тем же неспешным размеренным шагом.
Гастон хотел остановиться, но ноги его не слушались. Он шел за Прохором, как овца за пастухом.
Вдруг коридор оборвался.
Как река вливается в лесное озеро, так он влился в огромное помещение, стены которого уходили в неизмеримую, бесконечную темноту.
