— Напомни мне, — недобро сказала Луиза. — Напомни, что я собиралась поймать этого прохвоста за хвост и хорошенько надрать ему задницу. Будешь пива?
Она извлекла из холодильника пару бутылок, и я невольно залюбовался грацией, с какой двигались её полные руки. Никогда бы не подумал, что полные люди способны так вот перетекать из одной позы в другую.
Луиза поймала мой взгляд и ласково попросила:
— Ты тоже присаживайся. Содовой?
Пока я стеснялся, достала ещё и бутылку содовой, разлила за компанию и поварятам. Только тут они наконец замедлились, и я сумел их рассмотреть. Со своей работой они справлялись, похоже, здорово, но каждого сопровождал ужасный грохот посуды. Младшему было лет одиннадцать, старший приблизительно моего возраста; они неуловимо походили друг на друга лицом. У обоих из-под колпаков торчала рыжая солома, такая жёсткая, что при желании они наверняка могли таскать на головах яблоки. Как ежи.
— Это Вилле и Соя, — представила их Луиза. — Близнецы… Костя, мне кажется, им в вашем цирке самое место. Умудрились родиться с разницей в три года, наверное, тот, что постарше, Вилле, умудрился подставить брату подножку…
— У нас уже есть близнецы. Все наши мартышки на одно лицо, — довольно бестактно ответил Костя. На суету близнецов он смотрел благожелательно жмурясь, как разомлевший от парного молока кот. Или, вернее, он сам был готов растечься на стуле лужицей парного молока. По его руке стекала пивная пена, и казалось, что он уже начал таять, как мороженое на солнце…
— Ну, моя королева? Может быть, Вы составите мне компанию и прогуляете часик по своим владениям? Пусть даже это будут чуланы и кладовые, или амбар с зерном…
— Холодильная камера, — подхватила Луиза. Ее голос встряхнул над кастрюлями шапки пены, как будто снежные шапки на вершинах гор. — С молочными поросятами, свисающими с потолка, с потрошёными курями и сырыми кровяными колбасками в нежнейшей телячьей кишке.
Они смеются, переплетая руки, и Костя говорит:
— Всё же лучше, если здесь найдётся амбар: как представлю, как много там набитых просом мешков, какой чудесный от них идёт запах… о, моя королева, обитель моей дежа вю! В юности я часто ночевал в таких заведениях на стогах сена, так как на более респектабельные заведения у меня никогда не хватало денег.
Костя греет меня лучами вселенского спокойствия:
— Мы с Луизой немного пройдёмся. Посиди здесь, выпей содовой и пообщайся пока с поварятами.
— А как же принцесса? — спросил я, чувствуя, как начинает щипать кончики ушей.
— Это и есть моя принцесса.
Они растворились, словно привидения, сотканные из прядей пара и вкусных запахов. Братья сразу же бросили работу чтобы разглядеть меня, и я получил возможность разглядеть наконец их.
У обоих тонкие черты лица с плотно прижатыми к голове ушами, такими округлыми, будто их очертания проводили по циркулю, вздёрнутые носы с шелушащейся кожей на их кончиках. Две пары карих глаз протыкали меня из-под по-женски пушистых ресниц стрелами дерзости. У старшего взгляд граничил с задиристостью, и я решил про себя, что с ним стоит быть поосторожнее.
— Ты из цирка, что ли? — спросил Вилле, и я кивнул.
Спросил в свою очередь:
— А вы чего ночью работаете?
— Хозяин изволят почивать. У него восемь друзей с охоты. Все эти панове толстые и любят покушать. Они будут на завтрак похлёбку из грибов и отварного картофеля, — мрачно говорит Вилле. — А потом будут рульку. Но ею занимается сама Луиза.
— Поэтому и не спим, — подхватывает Соя.
— Отоспимся днём.
— Не спать ночью — это классно, — поделился со мной младший.
В его голосе, подобно кошке по голубятне, крался едва заметный акцент. Он окончательно меня запутал.
— Вы тоже из Франции? Вы не похожи на пани Луизу.
Вилле насупился.
— А почему мы должны быть похожи?
Я растерялся. Скомкано пожал плечами, глядя, как зрачки Вилле приобретают грозовой оттенок.
— Мы не из Франции, — бросился спасать положение Соя. — Мы финны. И Луиза — не наша мама. Мы просто помогаем ей готовить.
— Ваши родители тоже здесь живут?
Братья переглянулись.
— У нас нет родителей, — ответил старший. — Мама умерла. А папа спился в своей лачуге, когда Сое был годик. И что с того?
Я заставил себя улыбнуться.
— А я из приюта.
Сколько себя помню, различные авантюры не переводились у меня в карманах никогда, как шелуха от орехов и крошки печенья у других ребят. Но вот любые конфликты сразу разбирали всю мою удалую прыть по крошкам, словно стая воробьёв корку хлеба. Я очень старался не быть трусом, не пасовать перед старшими ребятами, и это как-то получалось. Должно быть, в силу природной изворотливости или просто благодаря везучести, но я так ни разу по-настоящему не дрался.
— Да ладно.
— Точно. Из Пинзовца.
Вилле остывает. Если присмотреться, думаю я, можно увидеть, как из уголков его рта выходит пар.
— И как же ты оказался со всеми этими бродягами?
— Они не бродяги. Они очень добрые люди, хоть и несколько странные. Разрешили мне поехать с ними. Я уже даже немножко умею жонглировать…
Как ни старался Вилле удержать на лице пренебрежительную гримасу, я углядел там интерес.
Да что там интерес — попытки смочить тигриные клыки в апельсиновом соке, чтобы скрыть хищную натуру, и то были бы успешнее. Пожалуй, этот мальчишка даже больше подошёл бы на моё место юнги у Акселя. Внутри заворочался, как сонный крот в своей норе, стыд — этот Вилле, может быть, по-настоящему желает приключений, я имею ввиду готов расстаться с сытой городской жизнью на сваях вороха вещей, любимых игрушек и людей, которых знаешь чуть ли не с рождения. Я же ищу нечто, о чём не хочу лишний раз напоминать даже себе.
Нечто, что стоило угнанного велосипеда, ночных бдений, отчаянного моего броска под колёса повозки этих артистов. Ну, почти что броска.
Соя выглядывает из-за плеча брата.
— Братец, пусть он нам расскажет про цирк. Расскажи нам про цирк!
Я налил себе ещё содовой и, комкая слова, будто салфетки во вчерашнем (или сегодняшнем — кто его разберёт?) чердачном кафе, поведал им свою историю. Рассказал про Акселя, про Мышика, в которым начал открываться талант настоящего циркового пса, не то, что у меня, немного затронул остальных членов труппы. Выяснил, что Костя заходил сюда и раньше, последний раз — полгода назад, и Луиза, задумавшись о нём, часто пересыпает в хозяйский кофе корицы, и потом долго, с достоинством извиняется.
— Этот пан Костя, мне он не нравится, — вставил Соя. В обрамлении рыжих косм его лицо напоминало мордочку не то бурундука, не то белки. — Он зовёт меня Бобом. Никак не пойму, почему.
