— Я прокачусь кружочек, а потом с вами свяжусь, — сказал он, уезжая на подножке. — Держите глаза открытыми! — неслось следом.
Трамвай ехал медленно, двери распахнуты настежь. Внутри перед длинной сверкающей стойкой скучали с пивом несколько забулдыг.
Мара схватилась за голову:
— Как он нами свяжется?
Костя продемонстрировал мобильный телефон Акселя и бережно убрал его в карман. Телефоны-автоматы, с которых можно было позвонить, встречались на каждом шагу.
Покинутые командиром, мы брели дальше. Должно быть, он хочет слегка повысить в крови градус, чтобы пообщаться с мадам на одном языке. Если наша догадка верна и строгая мадам действительно потакает барам и пропойцам, это должно сработать.
Я вглядывался в каждую табличку на каждом встречном доме. В основном они сообщали название улиц, и все были на немецком. И все соответствовали карте — даже странно! Улиц с английскими названиями больше не встречалось. Прочие таблички оповещали о стоматологических кабинетах, ателье и домах, в которых жили знаменитые по местным городским меркам люди. Никаких пояснений не было: видно, городские жители и так знают своих героев. Граффити в переулках целомудренно заключены в белые рамки с подписью, которую Мара перевела как «Народное творчество», и автографом художника.
Костя с Анной под ручку вышагивали впереди и тихо беседовали, а мы с Мариной брели следом. Вечер скрадывал возраст: идущие впереди взрослые смотрелись старше, а наши отражения в окнах превращали нас в восьмилетних мальчика и девочку.
Будто чета с детьми на прогулке.
— Что значит «Nach dem Bombenangriff?» — спросил я.
Марина задержалась, копошась в страницах словаря.
— Значит, «после бомбёжки».
Мы дружно подняли головы. Двухэтажный дом и правда зиял выбитыми стёклами. Сквозь окна второго этажа видны рваные раны в крыше. Фасад украшали два льва с головами и три безголовых, похожих без своей гривы на стоящих задом к зрителю кошек. Ещё от двух львов бомбы не оставили и камня.
— Почему они не закрыли окна решётками? — сказала Марина. — Наверняка туда лазают дети. Дети залезут везде — знаете — как котята, стоит только что-то оставить открытым.
Она посмотрела на меня, как на уполномоченного представителя детей, будто бы ожидала официального ответа в письменной форме.
Меня передёрнуло при воспоминании о «детях», которых я сегодня повстречал. Наверняка их тоже передёргивает при мысли обо мне. Если, конечно, они вообще способны думать и что-то вспоминать.
Марина набрала полные лёгкие воздуха и попросила:
— Расскажи нам о себе.
Я встрепенулся.
— Я?
— О тебе я и так всё знаю, — она огляделась, совсем как маленькая, и прошептала: — Я обращаюсь к ней.
Я хмыкнул, и Марина набросилась на меня чуть не с кулаками:
— Ну что ты смеёшься? Думаешь, это легко? Это так же трудно, как разговаривать с душевнобольными.
— Ты разговаривала с душевнобольными?
Я набрал полные щёки смеха.
— Ну она же общается с нами, — заметила неслышно подошедшая Анна. — Хорошо бы она говорила с нами по-английски.
— Или на польском, — пробормотал я. Смешинки как не бывало — истаяла в тени мрачного памятника, словно снег на тёплых ладонях.
Мы ещё немного потоптались возле пережившего войну здания, обошли по периметру. Оно примыкало к розовому дому более новой постройки, и крикливость второго будто бы призвана уравновесить угрюмость первого.
— Нашла! — сказала Анна, и мы все сгрудились возле неё.
Она светила на массивную, отливающую медью табличку, расположенную куда выше, чем обычно вешают таблички — между первым и вторым этажом. Впрочем, буквы оказались большими и вполне читаемыми.
Анна прочитала:
— «Город Зверянин основан в 1677 году купцом и меценатом Вилли Зверяниным как крепость для защиты от набегов восточных кочевников и перевалочный пункт для германских купцов».
Мы вчитывались в даты и числа, сообщающие о приростах населения, об эмигрантах и политических событиях, которые так или иначе коснулись крошечного городка. Огонёк Костиной сигареты мерещился отсветом пожаров. Страшные картины эпидемии холеры проплывали перед моими глазами, пока Анна переводила дыхание.
Марина дочитала за неё:
— «В 1944 город был полностью разрушен бомбёжками. Восстановление началось в 1979 с Центральной городской Библиотеки и продолжается по сей день».
Мы пошли дальше, подавленные и молчаливые. Мне ужасно хотелось, чтобы прямо сейчас позвонил Аксель и рассказал последние сплетни из пивного трамвайчика, что-нибудь солнечное и весёлое, пусть даже и похожее на извлечённую из коробки ёлочную игрушку. Но он не звонил.
В круглосуточном ларьке торговали мороженым.
— Вам с ромом? — плотоядно уточнила продавщица.
— Нет-нет, — замахал руками Костя. — Просто мороженое.
Вооружившись рожками с прохладным наполнителем, мы присели на ближайшую скамейку.
— Что сказал бы сейчас Джагит, — грустно сметая крошки с колен, сказала Мара. — Если бы узнал, что вместо того, чтобы искать ему врача, мы шатаемся по городу и едим мороженое.
Костя крутил на пальце ключи от автобуса. Они всегда были при нём — обычно на нашейном шнурке, постоянный и бессмертный талисман.
— Сказал бы: идите спать и не майтесь дурью. Сказал бы: извините ребята, что напугал. Я сейчас соскучусь по своим овощам и выйду из транса.
Анна добавила:
— Он сказал бы: гъяна-йога увела меня за собой, но ждите и грейте для меня майю: я поворачиваю свою карму обратно.
Марина, сидящая посередине, раздумывала, кого из них пнуть, но, в конце концов, ограничилась презрительными взглядами направо и налево. Шутки звучали так же уместно, как уханье сов посреди жаркого полудня. Костя смущённо ковырял в носу. Анна отчаянно зевала.
— Чтобы получить какой-нибудь ответ, нужно что-нибудь спросить, — сказал я, чтобы немного разрядить обстановку.
— Что? — одновременно сказали Анна и Марина.
— Ну, или что-нибудь в этом роде, — смутился я. — Так бы сказал Капитан. Кроме того, она же ответила на первый наш вопрос?
Анна посерьёзнела.
— Постой-ка, малыш. Он вполне мог такое сказать.
Мы переглянулись. Нам не хватало Акса, который наверняка весело проводил время, катаясь по кольцу в своём вагоне-ресторане. Быть может, даже упросил машиниста дать ему позвонить в звонок. Толкнули друг друга локтями. Ну, кто тут самый смелый?..
Наконец Марина спросила — громко и с выражением, даром, что не размахивая руками:
— Что ты сделала с Джагитом?
